— Эй, есть здесь живые? — позвал Линяев.
Кто-то мелькнул за стеклами веранды, на высокое, почти боярское крыльцо выплыла миниатюрная старушечка в просторных не по росту ватнике и резиновых сапогах. Приставила ко лбу руку козырьком и вгляделась в Линяева. Тот взмолился:
— Мамаша, уймите пса! Я не вор, я должностное лицо!
— Ты поговори с ним, поговори, — доброжелательно посоветовала старушечка.
— Барбос, веди себя приличней!
Пес изловчился, едва не впился желтыми зубами в штанину. Линяеву пришлось совершить пируэт в стиле тореро.
— Он по-хорошему не понимает, — сообщил Линяев с поля боя.
Старушечка сползла с крыльца. Пес добровольно поджал хвост и убрался в будку.
— Если не секрет, зачем вам этот тигр? — спросил Линяев.
— А как без него? Одной-то боязно. — Старушечка поежилась под свободным ватником.
Выходит, они живут вдвоем, председатель и его мать. Сын, конечно, с утра допоздна пропадает на работе, и старушечка и вправду целыми днями одна. Линяев представил ее, маленькую, в этом огромном кирпичном доме и посочувствовал: может, пес для нее не только сторож, но и единственный собеседник.
— А сейчас-то ваш сын, надеюсь, дома?
— Поехал, поехал, — наверное, не расслышав, сказала бабуся. — Оттуда на кирпичный завод. Надо, говорит… Теперь уж, поди, на кирпичном.
Отсюда до завода девять верст. А может, и километров. Запамятовала старушечка.
Линяев потер затылок. Околачиваться до возвращения председателя в станице — пропадет день. Он развел руками.
— Помаршируем на завод. Нет другого выбора.
Старушечка всполошилась.
— Куда ты в степь? Из тебя смерть глядит, а ты в степь.
Из него глядит смерть — значит, он вдвойне обязан маршировать.
Он шагал по степи пригнувшись. С его ростом трудно идти против ветра. Ветер задувал даже в пуговичные петли пальто. Линяев поглядывал на часы. Со школьных уроков он помнил среднюю скорость человека — пять километров в час. Два часа пятнадцать минут ему отпущены на дорогу. Если он обычный человек.
Через два часа пятнадцать минут он появился у проходной завода, напугав вахтера. Вахтер выстрелил в воздух и пустился наутек. Он принял позеленевшего Линяева за привидение.
— Чижало дышит. Изо рта и глаз огонь, — оправдывался потом вахтер.
В станицу Линяев вернулся с председателем колхоза. Он свернулся улиткой на заднем сиденье, а сам председатель уселся рядом с шофером на самое ненадежное в случае аварии место в машине, но почему-то излюбленное средним руководством, особенно в сельских районах. Линяев объяснял этот риск борьбой за авторитет. Начальству всегда надлежит быть впереди, а тут вдруг кто-то сядет перед тобой, будто возглавит. Хотя бы тот же шофер.
В салоне пахло бензином, газик бросало на ухабах. Ловя в тряске спокойные паузы, Линяев записывал в блокнот монолог кочетовского председателя. Тот увлеченно рассуждал, продолжая разговор, который они начали в кабинете заводского директора:
— Дело не в том, что я люблю искусство. Смотрю телевизор, кино. Недавно ездил на совещание в город, вечером сходил в театр. Но это мое личное дело. Любишь, — скажут, и люби. Признаюсь откровенно, тут мной двигает иное, хозяйственное соображение. Колхозу не хватает рабочих рук, а молодежь рвется в город, хочет жить культурно. И она, никуда не деться, права! Тогда я взял и отгрохал Дворец культуры и стадион, лучшие в районе. Лично организовал хор и оркестр, и разные кружки. Ну молодежь и хлынула в колхоз. В городе-то еще изволь, помучайся с жильем, а здесь дом родной. И другое. Но у меня четко: трудишься, выполняешь норму, запишу в драмкружок, будь ты даже заикой. Не справляешься с работой, проваливай со сцены, хоть ты второй Николай Крючков! — Он повернулся к Линяеву лицом. — Был у нас лентяй один. Ничем его не возьмешь, равнодушен к искусству. Так я ему запретил ходить по тротуару. Прошлым летом я завез метлахскую плитку, пусть ходят передовики. Говорю ему: «А ты, братец, лезь на дорогу в грязь». Этот уехал. Ну и не велика потеря. Ты записывай, все до слова. Хотя, между нами, вашего брата не люблю. Лезут, копаются в мелочах, только мешают делу… Надеюсь, ты не из таких?
Линяева высадили у Дома для приезжих. Он отряхнулся, поднял голову и увидел Алину Васильевну. Сердце его замерло. Он хотел окликнуть ее и почему-то не смог, будто лишился дара речи.