— Мыловаров прав. Вы кентавр. Наполовину женщина. Наполовину журналистка. Кочетовка, наверно, до сих пор никак не придет в себя.
— Вы правы. — Алина грустно вздохнула. — До сих пор шлют анонимки. Кто-то видел, что я напивалась по-черному в чайной. Кто-то застал в постели с трактористом, по письму которого я и приехала в колхоз.
— А я-то ломал себе голову: почему меня тянет к вам? Оказывается, мы с вами ягоды одного поля.
И Линяев поведал о телефонном звонке, который организовал кочетовский председатель.
— А я и не знала, что вы еще и лесной разбойник, — ласково сказала Алина.
— Я брошу к вашим ногам свой первый охотничий трофей! Квитанцию об уплате штрафа!
Они долго шли молча. Линяев все еще глухо покашливал. Алина Васильевна потеребила его за рукав.
— Дядястепович, а Дядястепович! Мои соседи высыпали в коридор и на лестницу. Усеяли окна. Ждут, кто придет ко мне в гости. И так будут торчать, пока не добьются своего. Пожалеем соседей?
Линяев остановился. Алина Васильевна привстала на цыпочки и поцеловала его в подбородок.
— Возмутительно! Разве можно быть таким длинным?
— Вы бросьте! — просипел Линяев. — Какой я вам Дядястепович? По сравнению с вами я кажусь себе вот таким.
Он опустил ладонь на метр от земли.
— Тогда вы колючий!
— И не колючий. Это высококачественная шерсть. На международной пушной ярмарке шла вторым номером после шиншиллы.
— Уж и вторым номером?!
— Да, да! Рокфеллер запросил двадцать килограммов жене на шубу.
Человек из дома, что стоит напротив, как обычно, делал гимнастику. У Линяева сложилось впечатление, что он занимается ею непрерывно с утра до ночи. Когда бы Линяев ни подошел к окну, человек в голубом свитере был на месте. Он размахивал руками, бегал по кругу и выполнял дыхательные упражнения. Потом все повторялось. И так до ночи. Может, и ночью он занимается тем же. Но в темноте не видно.
Линяев тоже несколько раз присел. И задохнулся. Он примостился на подоконнике и смотрел, как человек в свитере бегает по кругу.
Недавно Линяев был на приеме у врача. Доктор не обнаружил заметных изменений. Позиции обеих сторон оставались прежними. Но врач и Линяев знали: затишье временное. Наступала весна — пора кровавых сражений. Линяев был полон решимости выстоять. Но после памятной ночи, когда они пришли к Алине (теперь он звал ее так), он почувствовал сомнение.
Он сознавал, что его отношение к Алине — это та настоящая любовь, в существование которой он не верил все предыдущие годы.
И вот теперь она осенила его своим волшебным жезлом в труднейшую пору жизни. Он внушал всем и себе, что он полноценный человек. Он делал все, что делают полноценные люди. И это спасало его. Ему только не хватало венца всего человеческого — любви. И вот она откликнулась. Пришла.
Ее приход вынуждает его признать себя больным. Она заставит его думать о семье. Когда он будет думать о семье, он будет думать о болезни. Он даст ей право на законное существование.
Тогда ему конец. Любовь выбьет из его рук единственное оружие.
Отказаться от Алины — значит поднять руки, сказать: «Я не пригоден жить». Он попал в западню. Он ищет третье решение и пока не находит. И оттягивает время.
Два последних дня он избегает Алину. Позавчера солгал ей, что у него срочная работа.
А человек в свитере делал гимнастику. Он вытянул перед собой руки и поочередно подбрасывал к ним ноги. Человек, несомненно, заряжал себя на двести лет жизни.
Линяев тоже вытянул руки и подбросил к ним правую ногу. Затем левую. Это упражнение выходило лучше.
Он вытянул руки в стороны и трижды согнул, напрягая бицепсы. Физические занятия рукам по душе. Они большие охотники до работы. А дать им баскетбольный мяч, так они совсем сомлеют от восторга. Но если сказать «сдаюсь» и попробовать поднять их — они не поднимутся, скорее отсохнут.
Линяев надел пальто и, стараясь не сбавлять спортивный темп, пошел в столовую.
У человека в свитере, должно быть, зверский аппетит. «Допустим, что и у меня аппетит слона», — подумал Линяев. Он набрал тьму разных блюд. Но в слоны Линяев не годился. Он изнывал над первой тарелкой.
«Ну-ка, навалимся, — подзуживал он себя. — Вспомним бесхитростный опыт детства. Первую ложку — за директора студии. Вторую — за главного редактора. Третью — за главного режиссера. Ай-яй-яй! Забыли председателя комитета радио и телевидения. За него, так и быть, — две ложки».