Что так близко связывало этих незнакомых друг другу людей в его сознании? Может, то, что будь молодым, он полюбил бы Олю. В зрелом возрасте он любит Алину. Оля — это его молодая Алина. Когда он видит Олю — он видит юную Алину. Он познакомит их обязательно. Но стоит ли сводить их? Две половины жизни не сходятся. Они следуют друг за другом. И сам он навечно принадлежит второй.
Чернин устроил перерыв и заявился в редакцию.
— В этой девке есть божья искра, — небрежно промямлил он, разваливаясь в кресле. — Конечно, нет умения. Культуры профессиональной. Опыта там и прочего. Дали бы мне ее годика на три: Я бы вылепил из нее вторую Коонен. Но что можно сделать за один день? Даже Станиславский…
— И Немирович-Данченко? Это хочешь сказать? Эх ты, скульптор! — радостно оборвал Линяев. — Сам-то ты ярмарочный паяц. А кто из тебя вылепит хотя бы порядочного телевизионного режиссера? Местком не возьмется! Не будет пачкать руки. Брось притворяться! Получается у нее?
— Посмотрим. Впереди трактовая репетиция. Ну… и передача.
Чернин сиял. Казалось, вот-вот лопнет от избытка самодовольства. А впереди — передача. Кто поведет ее, если он лопнет? Тогда передача будет сорвана наверняка. И на сей раз по неуважительной причине.
— Где Оля? — спохватился вдруг Линяев.
— Мм! Там у нее набрался добрый десяток экскурсоводов. Они уже морочат ей голову. Таскают по студии. Но студию она не увидит. Ручаюсь. Парни-то рослые. Обступили ее. Загородили свет белый, не то что студию. Отправляюсь на помощь.
На трактовой репетиции Линяев сидел за пультом и смотрел сквозь стекло в залитую светом студию.
В студии смонтирована выгородка комнаты. Ее единственное окно занавешено тяжелой портьерой. Это подпольный штаб Сопротивления. Чуть сдвинув портьеру, Оля тревожно всматривается в напряженную тьму. За окном борется свободная Франция — Марианна в алом фригийском колпаке. Дребезжат стекла от взрыва. Близко лают автоматные очереди. Воют сирены гестаповских машин. Оля с надеждой приникает к окну. Она читает стихи французского коммуниста Поля Элюара.
Молодчина, Оля! Ты — юная Франция! Ты — моя юная Алина! Ты должна остаться вечной. Я обрекаю тебя на вечность.
— Володя, дай крупный план, — сказал Чернин в микрофон.
— С удовольствием! — прошелестел в мембране голос оператора.
Ассистент переключил кнопки. На левом мониторе пульта выплыло страстное лицо Оли. Оно заполнило весь экран.
Чернин подмигнул Линяеву.
— До классики далеко, но я доволен. Не придется писать заявление об уходе. Мне нравится здесь. К тому же мы с тобой, хоть и барахло, но вполне приличное.
Оля читает стихи. А где-то в степи, ругаясь с шоферами попутных машин, носится ее следующий этап в жизни — Алина. Она вернется завтра утром. Днем будет отсыпаться. Вечером он позвонит ей. Сомнения испарились. Улетучились. Разве его любовь не лучшее доказательство того, что он способен жить?
На передаче Оля держалась свободно. Потом диктор сообщил: «Передачу вела учащаяся педагогического училища Ольга Синеглазова». Из студии выходили всей постановочной группой. Линяев шагал в центре, вырисовываясь на фоне звездного неба, как ее ось, и безудержно смешил. Все вместе погрузились в трамвай. Когда Оля сошла на своей остановке, за ней ринулась молодежь.
Очутившись в одиночестве, Линяев вспомнил о температуре. Тело горело. Впрочем, и температура — это знак того, что он живет, подумал Линяев, пробираясь в темноте по гололедице.
Мыловаров «пригрозил» взять трехдневный отпуск и заняться переделкой печи под газ.
Он выслушал у соседей цикл историй о переделке печей, заглавные роли в которых играли «Горгаз», домоуправы и просто домовые. Познакомив Мыловарова с теорией, соседи рекомендовали дожидаться тепла.
— Ничего, мы с женой — народ бывалый, — задорно ответил фельетонист.
Затем он отнес заявление в трубо-печной отряд. В квартире Мыловарова появился печник. Он равнодушно глянул на печь и спросил:
— Печь-то как будете класть? По заявлению? Или частным путем?
Вопрос встревожил Мыловарова.
— Частным, — сказал он, будто кто толкнул его в омут.
Печник встрепенулся. Задрав голову, осмотрел печь. Обошел квартиру, изрекая непонятные термины. Предложил Мыловарову слазить на крышу. Мыловаров увильнул, сославшись на поясницу. Печник громыхал по крыше, как Илья-пророк. Опустившись на землю, промолвил: