— Я приглашаю вас на похороны журналиста Мыльского. Хлебайте!
Он широко повел рукой и сбил на пол бутылку. Из горлышка забулькала темно-желтая жидкость. Жена испуганно смотрела из прихожей.
Линяев поднял бутылку.
— Тебе кланялся Обозников. Он, между прочим, бросил пить.
— Мерси! Выпей!
— Обозников бросил пить — от Мыловарова несет, как из пивной бочки.
— Сильвуплевал я на это! Я ассенизатор! Где ты видел ассенизатора, чтоб от него не пахло?
Он шумно втянул воздух носом.
— Я стараюсь, кропаю фельетоны, — жалобно сказал Мыловаров. — А меня самого обжулили. Содрали восемь рублей! А потом вытянуть пятьдесят!
— Ты жи́док!
— Жи́док для романтики? Романтика, — Мыловаров с отвращением поморщился. — Романтика — лезть во всякую кашу. Выбираться из нее и, отряхнувшись, вдохнув побольше воздуха, кидаться в другую кашу. Это мы говорим р-роман-тика! А мне надо было в конферансье. У меня с пеленок был талант конферансье. Когда я орал «уа», всех восхищала моя дикция. На сцене нестрашно. Все в зале и все в чистых костюмчиках. И аплодируют.
— Ты не имел права быть фельетонистом, — спокойно сказал Линяев. — Ты жи́док! А для этого необходимо мужество. Ты еще долго держался. Удивляюсь. Без скафандра. Одна человеческая кожа прикрывала тебя. И вера в человека. Твое прикрытие не выдержало, и тебя раздавило. Так всегда. Если потерял веру в людей, считай себя погибшим. Зови друзей на похороны. А мы по дружбе, свой же брат, сварганим информашку. Дескать, состоялись похороны журналиста Мыльского. Присутствующие тепло встретили виновника торжества.
— Ты врешь! Это ты мертвый! Ты давно мертвый! Зачем ты ходишь среди живых? Цыц! Тебя целый год ждут черви.
— Черви тоже бывают мертвыми. Они потерпят.
«А я все-таки живой, — радостно подумал Линяев. — А вечером ко мне придет Алина. К живому, полному сил мужчине».
— О чем я говорил? — встрепенулся Мыловаров. — Я забыл.
Он еле держался на стуле. Линяев подал Мыловаровой знак. Они взяли фельетониста под мышки и поволокли на кровать.
«Я живой и тащу тебя на кровать, как слабого ребенка, — гордо подумал Линяев. — А черви пусть занимаются другим делом. Рыхлят почву, например. Земля-мать. Она принимает лишь семена жизни. Мы будем сеять в нее только жизнь».
Мыловаров забеспокоился. Рука его пошарила в воздухе и обняла Линяева за шею.
Утром он позвонил Линяеву на студию и, охая и сипя, страдальчески покаялся:
— Старина, если можешь, прости. Я, кажется, вчера наговорил много лишнего.
— Прощаю, но в последний раз, — строго предупредил Линяев.
— Я верил в твое милосердие. Но только не говори Алине. Она так боялась, что я проболтаюсь тебе. Теперь узнает, убьет! Не убьет, конечно, а презирать будет. — Мыловаров взвыл от головной боли.
— И что она так тщательно скрывает? Именно от меня? — осведомился Линяев, как бы между прочим.
— А-а… Значит я ее не продал?… Да ничего особенного. И вообще, ты не так меня понял, — заныл Мыловаров.
— Ну, ну, выкладывай, — жестко потребовал Линяев. — Считаю до трех. И после сам расспрошу Алину. А этого она тебе тем более не простит.
— Линяев! Дружище! Я пошутил! — жалко запищал Мыловаров.
— Раз!..
— Ну ваш роман вызвал у нас у некоторых… слухи, сплетни. Его называют связью. И даже адюльтером. Она, кажется, до сих пор не оформила развод. А по сему сам знаешь: «честь газеты», «репутация журналиста должна быть чище солнца, а сам он святее папы… римского, конечно. Все это шепчется пока по углам, но кому приятно?.. Ну, теперь-то меня не выдашь? — с трепетом спросил Мыловаров. — С другой стороны я вроде бы предупредил, как друг. Поэтому смотри, меня не подведи, — сварливо потребовал этот бесстыдник.
— Постараюсь, — нехотя пообещал Линяев.
К Линяеву зашел редактор музыкальных передач Ложкин. Зашел молча, без обычного крика. От него исходила непривычная тишь и усталое спокойствие. Видно, он только что скинул с плеч занозистую передачу. Ложкин рассеянно посмотрел в окно. Затем его взгляд остановился на Линяеве. В черных затуманившихся негой глазах Ложкина мелькнуло желание что-нибудь сказать. Линяев с любопытством ждал.
— Хочешь, достану тебе холодильник? — вдруг предложил Ложкин.
Но Линяев был начеку. Он знал, что стоит обещание Ложкина. Ложкин еще год назад посулил достать паркеровскую авторучку, механическую бритву «Спутник» и машину первосортного угля, хотя Линяев уверял, что у него газ и уголь ему ни к чему. Но пришлось дать согласие. Тем более, что он ничем не рисковал — Ложкин обычно не выполнял обещанного. Зато отказы его обижали, потому что он предлагал от души, искренне. Теперь к легендарной авторучке, бритве и углю Ложкин хотел добавить мифический холодильник. Но Линяев уже ученый.