Что еще? Пожалуй: консультант по кулинарии отравился колбасой. Он до того проголодался, что уплел кусок завалявшейся колбасы. Итак, четыре страницы долой.
Чернин затравленно смотрел на директора.
— А сам редактор журнала? А Юрий Степанович? — напомнил Алик Березовский.
— Каково его состояние? — спросил директор.
— Малоприятное. Вчера был у него, — сказал Чернин. — После работы схожу еще. Только выясним, как быть с журналом. Четыре страницы долой! Это катастрофа!
— Снимем. Извинимся перед зрителями. Большего не придумаешь, — вздохнул директор.
— Снимать? Ни в коем случае! Я припас две страницы резервных. Подготовим еще две. Успеем. Правда, я немного проспал.
За их спинами возвышался Линяев. Лицо его стало бледным до прозрачности. Видно, крепко досталось в последней передряге. Он кашлянул и сказал:
— А, Березовский! Ты здесь, радость моя? Теперь уже не отвертишься. Где пленка?
ВНИМАНИЕ, ИДЕТ…
Они проводили меня до дверей головного вагона, точно я мог сбежать, бросив на платформе свой багаж. Из кабины машиниста выглянул белобрысый парень, зевнул и тут же с интересом уставился в нашу сторону. Наверно, мы образовали живописную группу — нечто среднее между конвоем и похоронной командой. Посреди понурой пизанской башней возвышались мои сто кило, внизу, у их подножия, гарцевали Лев — мощная грудная клетка на коротеньких, колесами ножках, и тщедушный режиссер Николай, с длинным строгим носом, похожим на указующий перст.
— Не кажется ли вам, — начал я философски, — что мой отъезд несколько напоминает почетную ссылку? Причем за собственный счет?
— Ничего себе ссылка! Солнце, воздух, шикарный пруд! — возмутился Лев, удалец из редакции последних известий.
Южный темперамент мешал ему оставаться на одном месте, поэтому он разъезжал перед нами на своих колесах, туда — сюда, туда — сюда. У меня лично от него рябило в глазах.
— Ты, Полиглот, прямо-таки обнаглел! — заключил Лев, притормозив перед моим животом.
Полиглотом он прозвал мою особу за то, что я, по его мнению, много пью, вложив в этот художественный образ весь свой годовой запас сарказма. Впрочем, в чем, в чем, а в сем самоуверенный Лев не ошибался, хотя пьяным-то видел меня только однажды, да и то я, будто обычный больной, лежал дома, в постели. Ну разве что взамен пузырька с микстурой на табурете рядом с постелью красовались початая бутылка «Солнцедара» и стакан. Словом, водился за мной такой грешок. Из-за него-то и закрутилась вся карусель — и мой скоропалительный отпуск за свой счет, и отъезд, и эти проводы.
— Вот и поезжай вместо меня, — ухватился я за его слова. — Материал твой, ты нашел эту дичь. Тебе и пушка в руки!
— Ты же знаешь, я сам не напишу. Мой потолок — сюжет на полстраницы. Ну, может, на одну, — сразу приуныл завистник.
— А тут еще ему врезал режиссер Николай:
— Ты что? Нашел повод для шуток! Человек едет пахать, как негр! Какой ему воздух? Какой пруд?.. Надо! Надо! Пора тебе, Василий, браться за серьезное дело. Ты уже давно не новичок. И нам пора. Всем! А то, понимаешь, привыкли смотреть на телевизор, как на хи-ха и ха-ха. Не знаю, чем ты занимался в московских газетах, а здесь надо! — сказал он мне. — Там ты спокойно напишешь сценарий! Там нет этих соблазнов. В некотором смысле глухомань. Верно, Тося?
— Ты, Коленька, прав, — поддакнула жена.
Вокзал дышал тяжелым солнечным жаром, но она поеживалась, будто ее бил озноб, и, цепко держась за мой локоть, напряженно слушала того, кто в этот момент вел речь.
— Положим, этих соблазнов навалом и там, — сумрачно возразил Лев.
— Но не станет же он пить один? Сам с собой? — наивно возмутился Николай.
Пил я, пил и сам с собой, на то они и запои. Но вот о том, что у меня болезнь, он не знал, а я не стал вносить сомнение в его доверчивую душу.
— Р-р-ребята! О чем спор? — обратился я к своим великовозрастным дружкам, раскатывая букву «эр», точно бревна. — Считайте: сценарий уже в ваших шляпах! Сухой закон!
На всякий случай я посмотрел на жену. Она спокойно встретила мой взгляд, ее глаза остались такими же чистыми и ясными, словно их промыли прохладной ключевой водой. Ну разве что-то чуть дрогнули и снова успокоились темные зрачки, слегка сократилась диафрагма, будто щелкнула фотоаппаратом, — запечатлела мой образ.