— Не так уж и позарез. Можно обойтись и без этого, — возразил я, трогая виски.
— Пейте на здоровье! Не стесняйтесь, — повторила она по-матерински.
Пес поднял голову и вопросительно посмотрел на хозяйку. Миска была пустой.
— Ишь, пьянчужка. Так он пить не хочет. Вот если в пищу повкусней, тогда еще куда ни шло, — пожаловалась старуха. — Дурачок. А ну-ка попробуй, — и она снова наклонилась к миске, все так же не сгибая стан.
В нос ударило валерьяной, перехватило дыхание. Я зажал ноздри и пустился наутек.
— Не пьет, негодник, — произнесла старуха запоздало.
Я целый день слонялся по поселку и в глазах рябило от здешней архитектурной пестроты. Это была вакханалия стилей, разноголосица вкусов. Тут суровые крепости военных соседствовали с легкомысленными теремами оперного театра, более похожими на декорации, перед которыми переодетые в старые драные спортивные костюмы артисты разыгрывают идиллические сцены из дачной жизни. Среди этого архитектурного карнавала встречались и конструкции, совмещавшие все стили, начиная с курной избы и кончая стеклянно-металлическим кубизмом. Кривая зодческого мышления, наверное, объяснялась взлетами и падениями семейных финансов. Нет денег — строй лачугу, есть деньги — и можешь одеть ее, лачугу же, в вычурное барокко.
Я брел по кривым улицам, по ковру из пыли и подорожника, обходя стороной торговые палатки. Пальцы мои мелко и жадно дрожали, а тело было сухим, точно старая бумага. Казалось, наведи увеличительное стекло, и оно задымится, вспыхнет бесцветным огнем. И утолить его могла только сладчайшая сорокаградусная и даже портвейн из суррогатов. Он на все был согласен, организм, хоть подавай политуру.
А палатки поджидали на каждом шагу. Еще вчера их было раз-два и обчелся, но за ночь они вымахали, словно грибы после парного ливня, торчали там и сям со своими темно-зелеными крышами. И на витринах бутылки в ряд, этикетки видно издали. Невзрачные вроде этикетки, и буквы скромны, но каков при этом зрительный эффект, если читаешь за версту, что за напиток и сколько содержит градусов. И каждая палатка точно магнит — так и тянет, так и тянет к себе.
Завидев фанерную шляпку, я огибал ее, описывая широкий круг, стараясь не заступить ногой в силовое поле торговой точки, и шел по соседней улице, пока не натыкался на следующий ларек. Мой маршрут походил на трассу гигантского слалома.
Любой ценой мне надо было продержаться этот день, не взяв ни капли. А соблазны стерегли за каждым углом.
Я удачно спасся от очередной палатки, когда меня окликнули с участка, где возводили нечто среднее между избушкой на курьих ножках и Тадж-Махалом.
— Эй, мужик!
Верхом на стропилах будущего храма сидел мужчина в новой сиреневой майке. Он, точно рында, держал у плеча топор и свободной рукой делал мне знаки — подзывал к себе.
Я вступил через открытую калитку на участок и, задрав голову, на всякий случай уточнил:
— Мужик — это я?
— Ты случайно не «примкнувший к ним»? — спросил мужчина и воткнул топор в стропила.
Решив протянуть время, я взглянул на его босые жилистые ноги. Они свисали безвольно, плетьми. Перехватив мой взгляд, мужчина подобрался, по-кавалерийски уперся мозолистыми подошвами в несуществующие стремена.
— Ну так как? — повторил он напряженно.
— К кому это «к ним»? — спросил я, прикидываясь простаком.
— Фу ты, все же ясно, — подосадовал мужчина. — Ну, двое есть. Я, как видишь, сам и один бывший солист театра. Говорит, бас-баритон. И нужен третий, к нам примкнувший. Разве непонятно?
— А зачем примыкать? — валял я дальше дурака, а в горле моем так сразу и пересохло.
— Ты что, с луны? — удивился мужчина и даже перекинул ногу через стропило. — Ты что, не играл в игру «трое по девяносто шесть копеек»?
— Впервые слышу, — произнес я с трудом.
— Тогда извини. Значит, обознался. А с виду будто наш, — и мужчина с ожесточением выдернул топор, на меня он даже не смотрел, совсем потерял интерес.
Нелегкая принесла меня на здешний пруд. Здесь, в зеленой воде стояла тучная женщина и терла губкой худенькую девочку с косицами. Да еще резвились с банными криками загорелые мальчишки, и посреди пруда застыла лодка с мужчиной и женщиной на борту. Ее пассажиры были тоже недвижимы, словно кто-то посадил две куклы и так оставил судно на застывшей глади. При моем появлении тучная женщина прервала свое занятие и уставилась на меня, словно ей явился святой мученик. Девочка застенчиво скособочилась и засунула палец в рот.