На второй запойный день я совершил несусветное — попрал собственный святой закон, укрывающий меня, пьяного, от посторонних глаз. Он гласил: пей в своей берлоге, не вылезай за порог! И вот я впервые им поступился, — вылез в город, видите ли, мне понадобилось задать некий вопрос некоему Зипунову, видите ли, не мог это сделать на трезвую голову. Впрочем, и впрямь не мог, не хватало духа. А вот по пьяной лавочке другое дело… Словом, приехал в город, на чем и как миновал все рифы не помню. Обнаружил себя живым и невредимым, только был испачкан мелом рукав моего серого в полоску пиджака — у кривого ствола старого пыльного тополя, росшего перед подъездом одноэтажного кирпичного особняка, крашенного известкой. Здесь, в одной из квартир, жил Зипунов, но сейчас его не было дома, я откуда-то это знал и напряженно вглядывался в перспективу тихой улицы, в ту сторону, откуда — и это мне тоже, оказывается, известно — должен появиться он, человек, державший в руках мою тайну…
Зипунов точно поразил меня молнией от темени до пят, когда впервые сказал об этом. В ту пору о нем ходила слава чудо-хирурга, будто бы он определял хворь с первого взгляда, больной еще в дверях, не переступил порог — «доктор, можно?» — и диагноз уже у него в голове. И был он словно бы большой оригинал и добродушный грубиян, будто бы мог ошарашить больного вопросом: «Бабу хочешь?.. Вижу, хочешь, значит, практически ты, братец, здоров». О руках его и вовсе слагали легенды, дескать, завяжи ему глаза, и все равно Зипунов и вырежет, и зашьет лучше не надо, мол, и случай был на самом деле: погас в больнице свет, так он не дрогнул и довел операцию до успешного конца. Впотьмах-то! Ну, может, один из ассистентов, из курящих, запаливал спички и так светил. Из страждущих лечь под его нож, слыла молва, возникла длинная очередь, коей можно, при согласии пациентов, обмотать земной шар. На экватор, наверное, не набралось, а на параллель, на которой стоял наш город, уж точно этого живого обруча хватило бы с лихвой. К этим слухам, как острая приправа, добавлялись и другие, их передавали, понизив голос с неизбежным «кто бы мог подумать»… Лично я старался не верить в такие наветы, уж слишком уважал врачей. Но однажды мне позвонили из студийной проходной, незнакомый мужской голос молил о немедленной встрече. Помнится, в тот день меня волчком кружила редакционная суета, мы то и дело совещались, ходили из комнаты в комнату, выясняли отношения друг с другом, с авторами передач и с постановочной частью. А впереди маячила репетиция, как говорят, по всему тракту. Тут и вздохнуть-то некогда… Я так ему и сказал, предложив увидеться завтра. «Только сейчас! — завопил проситель. — Больше я никогда не решусь… Видите ли, я — патологический трус», — прошептал он смущенно.
«Ну что ж, хоть перекушу за беседой», — подумал я, выписал пропуск и сам же отнес в проходную. Однако на пороге буфета непрошеный визитер попятился назад.
— Что вы? Здесь люди!.. Я хотел бы с глазу на глаз. Строго конфиденциально!
— А разве это не одно и то же? — съязвил я, наверно, не совсем справедливо, но попробуй быть таковым, если у тебя, можно сказать, вырвали из рук ложку.
— Извините, я не хотел… — оробел мой будущий собеседник.
Он мог бы не посвящать меня в свою тайную тайных, трусость лезла изо всех его пор, сквозила в каждом жесте. Он и ростом был мал, и сложением хрупок, и волосом беден. Его короткие черные брови когда-то в испуге взлетели вверх и так и застыли почти под жидкой прической.
Деловая атмосфера студии, казавшаяся еще более деловой, потому что каждый не только работал, но и вдобавок играл роль работающего человека, вконец подавила его волю. Когда нам в коридоре встретился новичок-осветитель, совсем еще желторотый юнец, мой спутник раскланялся подобострастно, словно с министром.
Я привел его в свободный просмотровый зал, усадил на стул. Он тотчас с опаской уставился на пульт.
— Товарищ конфидент, не будем терять время. Начинайте!
— Я дал взятку! — выпалил конфидент и у меня на глазах покрылся холодным потом.
— Та-ак, — протянул я. — Явка с повинной. А говорите: трус.
— Трус, и еще какой! Именно поэтому и дал взятку. Испугался смерти. Был бы храбрее, не дал.
— Вам угрожали?
— Ну что вы?! Я решил сам. Если уж операция, то только у него. Но к нему не пробиться… просто так. Я и предложил. Он согласился. Назвал сумму.
— Врач?
— Да.
— Вы обратились не по адресу. У нас, на телевидении, принято демонстрировать положительное, зовущее вперед. Негативное — редкость. Такая уж издавна завелась традиция. Лично мне она не по душе, но традиции — не моя прерогатива.