— Нет. Ни одной.
— Ей повезло, — буркнул Николай.
— Ну что ты к нему пристал? Человек пьет, но работу свою делает? Делает. Чего еще? — заступился Лев.
— Делает, а с какими глазами? — И тут Николай взорвался, слетел с дивана: — Проповедуешь мораль, а сам? Лев, он двуликий Янус!
— Сам понимаю, — сказал я, — и потому увольняюсь. Уже и заявление принес.
— Иди ты? — не поверил Лев, поднимаясь с дивана.
— Читать не разучился? — Я расстегнул портфель, отдал ему листок.
Лев пробежал взглядом по тексту, протянул заявление Николаю:
— Верно. Не блефует.
— Трус! Дезертир! — заорал Николай, не ведая того, что цитирует Бузулеву. Я думал, он разлетится на куски! — А кто будет бороться с дерьмом? С дерьмом в других? С дерьмом в себе? Нет, так не пойдет! — И он разорвал заявление пополам. — Мы не можем смотреть, …как ты деградируешь… гибнешь… Вот… Вот… — Он располосовал листок на мелкие кусочки и швырнул в корзину для мусора. — Ты искупишь вину работой!.. Ты исправишь себя, и тоже работой!.. Довольно легких передач… тю-тю-тю, хи-хи-хи… Ты займешься серьезным делом. А на выпивке ставим крест. Толстый! Жирный!
— Для него это не так-то просто, — вмешался Лев. — Слушай, Базиль, а если вшить… как его там?… Торпеду?
— Никаких больниц и торпед! — запротестовал Николай. — Это для слабых. Тряпок!.. Мобилизуй волю! И сам! — Он показал свой сжатый до судороги тощий, почти детский кулак, изображающий, по его мнению, концентрированную силу воли.
— Легко сказать: сам, — продолжал сомневаться Лев.
— Товарищ! Мы с тобой! — Николай встал в торжественную позу и протянул мне ладонь.
Лев украдкой ухмыльнулся, и мы с ним, скрывая улыбки, тоже обменялись рукопожатием.
С тех пор Николай не спускал с меня глаз, «будоражил», по его словам, призывал трудиться «с задором и молодым огоньком», втягивал в передачи, доставляющие много беспокойства и хлопот. Одна из них вызвала недовольство самого товарища Сараева, и мне пришлось скрыться в дачном поселке. Наверное, я уехал бы и дальше, совсем, но меня держала загадка Зипунова, то самое «почему?». Пока я не знал ответа, Зипунов, хотел того или нет, держал меня в руках…
И вот он появился из-за угла, свернул в мою сторону. Ай-яй-яй, куда делись его аристократический лоск и былая самоуверенность хозяина жизни? Ныне Зипунов сутулился, напоминая бурую черепаху, потерявшую панцирь. На его поредевшую шевелюру и плечи сыпался тополиный пух, точно снег посреди лета, специально на его голову. Я подумал, что и служит бывший хирург скромным санитарным врачом, и все же малость оробел, зачем-то полез в карман пиджака, наткнулся на что-то мягкое и вытащил пачку индийского чая и некоторое время таращил глаза на свою неожиданную находку. А потом догадался что к чему. Наверное, прежде чем отправиться в путешествие, я жевал сухой чай, глушил винное амбре, соображал, значит.
Это открытие придало мне куража, и, когда Зипунов поравнялся с моей засадой, я вышел из-за дерева, подняв указательный палец на манер ковбойского «Смита и Вессона».
— Стойте!
— А, это вы, — буднично пробормотал Зипунов, словно мы расстались вчера.
— Или вы отвечаете… не сходя с места… на мой жгучий вопрос или я делаю пиф-паф!
— Неужели у вас еще остались вопросы? По-моему, вы тогда добились своего? — вяло удивился бывший хирург.
Так и есть: он и впрямь считал меня серым кардиналом, будто бы за Бузулевой стоял я, дергал ниточки событий.
— Да, кое-что для меня и сегодня загадка, — начал я, собравшись с духом. — Вы грозились некими разоблачениями, если я не отступлюсь от вас.
— Разве?.. Впрочем, что-то припоминаю… Да, да вы пили… пили по-черному. Как говорили в мои студенческие времена, пили «до протокола», — сказал он без намека на шутку. — И я хотел воспользоваться… этим.
— Однако не воспользовались. Почему?.. Предупреждаю сразу: в жалость не верю.
— Да, я был не из мягких. А вот почему?.. Не помню… Хотя… кажется… вроде бы я держал эту меру про запас. — Его глаза ожили, молодо блеснули. — Месть ничего не меняла. От приговора все равно не уйдешь, но потом вы могли пригодиться.
— А именно?
— Не знаю. Возможно, вашими старыми связями в московских газетах. Вы меня боялись, иначе бы не прятались за других. Точно, боялись, — повторил он, гордясь. — Я бы вас подверг шантажу… Но почему не подверг? — Он потер висок и виновато признался: — Представьте, я там опустился… Думал, готов ко всему, а вышло: не готов… И опустился, потерял интерес к себе… ко всему… Правда забавно?