А честняга Николай между тем просвещал дежурного капитана насчет правды-матки.
— …до пожарных нам еще далеко. Василий Степанович у нас идеалист, — донеслись до меня сквозь мысли разглагольствования режиссера. — Погасить некий пшик — тут мы, пожалуйста, впереди всех! А критикой, серьезной и принципиальной, этим пусть занимаются газеты… Учтите: я виню не только руководство, но и самого себя. Эх, не всегда мы бываем последовательны до конца! — с горечью подытожил Николай и, принимая капитана в единомышленники, попытался прикоснуться к его плечу, но дежурный успел отступить к дверям.
— Прошу ко мне. — Офицер поспешно указал куда-то в глубь коридора. Дескать, такие вольные речи не для ушей этой пьяни.
— С вами побеседует наш старший редактор, Василий Степанович, а мы зайдем в детский сад, — распределил за меня Николай.
Как тут же выяснилось, я угадал, когда мы отгородились дверью дежурной комнаты, капитан, понизив голос, объяснил:
— Днями привезли одного… Оскорблял ваше руководство… Как его… Товарища Амбарова!
— Может, Сараева?
— Вот-вот!
— Догадываюсь, кто, — сработал я мигом. — Петров! Был у нас, уволили за прогулы. А виноват, мол, во всем товарищ Сараев!
— Не Петров. Фамилия другая. Сейчас уточним, — и дежурный открыл книгу регистрации…
…Я вернулся в сегодняшний день, на берег пруда. Здесь за время моей мысленной поездки в прошлое, ничего не изменилось, по-прежнему светило солнце, и свободный люд наслаждался его лучами, воздухом, и водой. И так же из этой светлой картины выпадали компания пьяниц и Наташа. Она сидела серым призраком, поджав бесплотные колени, и рассеянно смотрела перед собой, словно бы, как и я, путешествовала на своей машине времени. Но я мог дать голову на отсечение — ее в эти минуты не было нигде! Я оставил Наташу в небытии, вступил в пруд и поплыл к Андрею.
Андрюша, лениво раскинув ноги и руки, лежал на спине.
— Ну как она там? — спросил он, глядя в небо, прямо в зенит.
— А-а, — только и сказал я и ушел под воду, вынырнув, закончил: — Ты за нее не переживай. Она не знает, что это такое.
Но совет бесполезно повис над водой, Андрюша был уже далеко, отчаянно греб к берегу, высоко выбрасывая над огненным теменем согнутые в локтях руки, его голова моталась из стороны в сторону, точно кто-то невидимый усердно трепал его за чуприну. Но он зря старался — Наташа ушла.
— Солнце — ее злейший враг, — томно известила Женя, даже не открывая глаз, сама-то нежась под ласковым светилом. — И это ей сказали врачи, — закончила она с усмешкой.
Сообщение было адресовано мне, когда я вылез на сушу. Но предназначалось оно другому. Выражаясь языком бильярдистов, от меня в своего Андрея, так был рассчитан удар. Она размежила жесткие, как стрелы, крашенные тушью ресницы, поинтересовалась эффектом. Тот был равен укусу комара. Андрюша его не заметил, погрузился в глубокие думы. Не добившись успеха, Женя обиженно повернулась к нам спиной.
Алкоголики заскучали по обществу и привязались ко мне. Я лежал к ним поближе, и вот они полезли с протянутым стаканом, расплескивая водку.
— Выпей с нами, — сказал один, пропуская все гласные.
— Не могу. Санитарный день, — сказал я, отстраняя накалившийся стакан, но во мне уже что-то шевельнулось, подлое.
— Впснм, — повторил непрошеный приятель, снова протягивая стакан.
Я опять отстранил, и это продолжалось долго, пока они не опрокинули бутылку в песок, тогда вопрос сошел с повестки сам собой.
Но потом к нам подступили с трех других сторон. Из дальних поселков подоспели многосемейные орды, и от них не было спасу. Они наступали на ноги, травили запахом жирной домашней еды. А удары волейбольных мячей сыпались градом, мы еле успевали отражать, уйдя в глухую защиту.
Потом за нас принялись дети. Первым ко мне подбежал белоголовый трехлетний карапуз. Он смешно скакал на еще кривых пухлых ножках, утопавших в песке.
— Осторожно, Не упади, — Я привстал на всякий случай.
— Не упаду. Я во как стою на двух ногах! — похвастался малыш. — А кот наш ходит только на четвереньках, — сообщил он, тараща круглые ярко-синие глазища.
— Ну, здравствуй, — сказал я и протянул ладонь.
Он доверчиво вложил в нее крошечную ручонку, и… все, — я растекся патокой, хоть собирай в банку. «Будь ты поумней, и твоему сыну или дочке сейчас исполнилось бы девять лет, — запилил я себя. — Ни в гении не вышел, ни в отцы», — пожаловался я малышу, мысленно, конечно.