Тогда я обеспокоенно кричал:
— Добрый вечер!
Женщины отвечали вразброд. Андрюша вздрагивал, лицо его делалось жалобным. Он рвался действовать, но его стерегли, не смыкая глаз.
Я убедился в этом, когда забрел однажды на платформу. Моя голова в тот день разболелась от долгого сидения за столом и от сырой погоды, я шмыгал носом, и таблетка аспирина из аптечного киоска была бы в самый раз.
Киоск встретил меня закрытыми бездушными ставнями, на дверях висел огромный замок. Я уныло повернул назад и наткнулся на Женю. Она стояла под навесом, прижавшись к стене, а капли дождя катились с крыши на ее лицо, падали с кончика носа.
— Пережидаю ливень, — сказала Женя, и я не поверил.
Она была в прочном голубом плаще, лей на него цистернами воду — не промокнет. Да и дождик убавил прыть, сквозь тучи впервые блеснуло солнце. Но она сказала так, и бог с ней. Она караулит мужа, и без этого ясно. Я поругал аптечную торговлю и оставил свою слушательницу дожидаться прекрасной погоды. Это сугубо интимный ритуал, человек предпочитает встречаться с солнцем наедине. А ночью с луной.
Между тем, голова разбухала от боли. Появилось дикое желание избавиться от нее, отвинтить и выбросить в кусты.
И когда я уже не знал, куда деться, подоспело спасение в лице хозяйского гонца с тройчаткой. Он, видно, основательно вымок сегодня. Рыжие патлы торчали пучками, будто его протащили через орудийный ствол с остатками смазки.
— Таблетки — ерунда, химикаты и всего-то. Вот у нас лечатся все монтеры — это средство, — сказал Андрюша, с сочувствием глядя, как я глотаю таблетку без воды.
— Спасибо и на том, что есть таблетки, — ответил я свободно, уже морально возвращенный к жизни. — Слава таблеткам! И тем, кто их выдумал. Фармацевтическому производству слава! — пропел я от всего сердца.
Андрюша сосредоточенно пощупал ухо и сказал как бы невзначай:
— Ты не видел Наташу?
— Кого? — переспросил я рассеянно.
Голова обретала ясность, меня тихо и настойчиво потянуло за стол, будто кто-то трогал за рукав. Я подошел к столу и невольно взялся за авторучку. Это было бестактно, ибо гость еще не ушел и притворно разглядывал ногти, дожидаясь ответа. А уши его даже слегка подались в мою сторону.
— Наташу, — повторил он с нажимом.
— Ах да, Наташу! Извини. Кажется, видел. Я шел с обеда, и она стояла за своей оградой, и мы еще что-то сказали, но я не помню точно что, — ответил я исчерпывающе, стараясь спровадить его поскорей.
Бог ты мой, это стучался ко мне мой рассказ. Он был так же неуловим, но его неясные звуки и смутные запахи осторожно тревожили мозг. Они звали за собой, вот в чем было дело.
— Она там и вчера стояла. Она там каждый день стоит, наверное? На этом самом месте? — заметил он будто невзначай.
— Вполне возможно, каждый день, — согласился я торопливо.
— Как ты думаешь, почему она торчит за оградой? — Андрюша добивался от меня чего-то непонятного.
— Почему бы ей не торчать? Так, между прочим? И что здесь особенного такого, если человек торчит? Разве это должно быть связано с целью? А просто торчать нельзя? Без всякой цели?
— А если она ждет кого-то? Кто-то мимо пройдет, а она на него посмотрит и, дай бог, перекинется словом?
— Вполне возможно, — и я с намеком посмотрел на часы. — Уже семь вечера, — сказал я, словно между прочим.
— А как ты думаешь, кого она ждет подолгу?
— Ума не приложу. Мало ли кого носит мимо? — ответил я, разведя руками, впрочем без каких-либо интонаций, и снова подчеркнул: — Семь часов вечера, а работы пропасть!
— Я имею в виду другое, — сказал Андрюша торопливо. — Отца можно ждать так, подругу этак. Но нет ли у тебя впечатления, будто она караулит третье лицо?
— Мне бы не пришло и в голову, что она… и вообще…
— Тогда так, — прервал Андрюша, — тогда переиграем следующим образом: не сложилось ли у тебя впечатление, будто она ждет мужчину, который ходит мимо и к которому она неравнодушна? Что ты думаешь об этом?
— Ну и ну. Этого бы не сказал. То, что она может быть неравнодушной. И вообще, семь часов, а я…
Я начинал испытывать злость к Андрюше. У меня было чувство, будто я совершаю преступление перед собой. Но он был точно слеп.
— Значит, ты ничего не заметил, — пробормотал он с сожалением.
— Ни йоты! Ни грана! Ни капли! — едва сдержался я.
— Жаль. Ну ладно, — сказал он озабоченно под нос и оставил меня в покое, ушел, глядя в землю под ноги, будто искал там ответ.
Я как бы опрометью бросился вовнутрь себя. Но все было кончено. Душа моя уже остыла, будто осталась кучка серой золы. И вокруг меня было спокойно — исчезли запахи, и звуки растаяли где-то.