— Посылка Ходаковой для Пономарева, — сказала наконец девчонка, немного придя в себя.
— Пономарев — это я. И я у Ходаковой. Но вы имеете в виду письмо? Письмо, а не посылку, — поправил я почтальона.
— Господи, — вздохнула она, поглядывая на выход. — Я имею в виду то, что есть. Посылку! И если вы — Пономарев, получайте поскорее извещение, и до свидания. Только не забудьте подпись и число.
Она протянула бланк, но я спрятал руки за спину.
— Посылка? Это точно? А может, все-таки письмо? Ну, ценное, или бандероль? Бывает, путают на почте.
— Какая разница? Посылка, бандероль, письмо, — быстро сказала она, посматривая в ту сторону, куда ушел Пират.
— Для меня это весьма существенно.
— Ну так вот. Я видела собственными глазами. Белый ящичек, обшитый полотном.
Я не торопился, хотел все твердо выяснить сначала.
— Тогда другой вариант, — сказал я предположительно, — есть еще одна в поселке Ходакова, а при ней другой Пономарев. Случаются такие совпадения?
— Такие нет, — произнесла почтальон уверенно. — Другую такую Ходакову больше не найдешь. Пономаревых хоть пруд пруди. А такую Ходакову не сыскать с миллионом ламп. Она единственная в своем роде. Вот что!
— Ну, если… разве…
Почтальон всучила извещение и, переходя на рысь и боязливо оглядываясь, засеменила на улицу. Там она влезла на мужской тяжелый велосипед и, виляя от спешки, сверкнув худыми коленками, проехала за оградой.
Я здесь же осмотрел во все глаза это извещение, с тщетой рассчитывая на ошибку. Но все совпало точно. А почерк отправителя убил во мне последнюю надежду. Он был неповторим, аккуратно закрученный в спираль червяк. И к тому же в эпоху НТР только один человек пользуется древним химическим карандашом, пишет им письма и адреса, как и на этом почтовом бланке.
То, кто отправитель, я тотчас сообразил, едва сказали про посылку. Это и встревожило меня, — достаточно знать э т о г о отправителя, а уж угадать содержимое посылки не стоит труда.
Ну все-таки, чем черт не шутит, а вдруг в ней что-нибудь другое? Могло же такое быть, нашло минутное затмение и сунули не то.
Но мне-то посылку не дадут. И пока балерина в отлучке, я могу спокойно поработать за столом. На том все и было построено, будто на тоненьких сваях.
Я выглянул на улицу на всякий случай. Ее перспектива упиралась в парк и на всем протяжении до соснового бора была пуста. То есть не было балерины. Проходили дачники с авоськами, мальчишки пинали рваный мяч, и коза щипала листья жасмина сквозь штакетник, а балерина пребывала в других краях.
Я наткнулся на нее, переходя поляну. Я шел к себе, нес извещение, словно гадюку, держал кончиками пальцев и смотрел под ноги. И вдруг, подняв невзначай глаза, увидел ее перед самым носом.
— Стоп! — произнесла балерина игриво. — Еще собьете с ног. У вас такая масса. Ни дать, ни взять крупный астероид!
— Извините.
— Не слышу, — сказала балерина.
Она разгуливала по поляне с игрушечной лейкой как ни в чем не бывало. Точно не свалилась с неба, а прошла обычным способом, открыв калитку, возле которой я бдел.
— Позвольте, — сказал я, мучительно соображая. — Значит, вы…
— Я что-то вас не слышу, — повторила старуха.
Я закричал:
— Значит, вы…
— Ах да, минуточку, — спохватилась она и вынула что-то из ушей.
— Склероз! Совсем забыла. Пират чертовски лаял, — сказала балерина.
— Так вот оно что? Значит, вы, когда Пират…
Я начал медленно распутывать клубок.
— …писала мемуары, — помогла балерина. — Мой первый муж был известным баритоном, и некий журнал попросил…
— Но с Пиратом творилось такое. Он озверел, и еле…
— Пустяки, — сказала она. — Ему временами полезно встряхнуться. Собаке это невдомек, понятно. Ну, плеснешь ей разок…
— Ай-яй-яй, — спохватилась она. — Вам-то он мешал. А ваткой вы не догадались. Ах ты, боже мой! Надо было уши заткнуть. Этакий несмышленыш!
Она покачала головой и полила из детской лейки одинокую ромашку, стоя в полный рост. Я протянул извещение.
— Это мы сейчас. В два счета, — сказала старуха с готовностью, вытряхивая из лейки последние капли воды. — Искусственная роса, — произнесла она сентиментально.
Она стучала тростью о землю, будто боярским посохом, по дороге на почту. Мы проходили мимо дачи художника, где Наташа сидела на своем месте, в гамаке.
Ее анемичное лицо, как всегда, не подавало признаков жизни. И гамак висел, не шелохнувшись, вроде окаменел между деревьями от долгого общения с Наташей.