И не мудрено. Нас всегда разделяло пространство, равное расстоянию от стула в зале до председательского стола на сцене. А теперь до Сараева подать рукой. И, наверное, можно потрогать пальцем, какой он на ощупь: из мяса или костей? Или специальной субстанции?
В общем-то в нем не было ничего такого особенного — смертный человек, как и мы все. Раньше его мускулистый голый череп, лохматые брови-кусты и пронзительные точки-зрачки под ними и твердо сжатый рот, тонкий, как лезвие ножа, производили на меня впечатление физической силы, воли и проницательности. Сейчас в Сараеве все это будто расхлябалось, потускнело, казалось, еще немного, и с каждым шагом внутри у него начнут дребезжать ослабленные гайки.
Мы оба молчали. Я выжидал, он подбирал подходящие слова.
— Значит, вы здесь и живешь, — сказал Сараев и почему-то подмигнул при этом. У него была странная манера: он обращался к тебе на «вы», как и принято между людьми, которые вместе детей не крестили, однако, подобравшись к сказуемому, Сараев не выдерживал и переходил на «ты».
— Здесь и живу, — ответил я охотно.
Да и к чему было отрицать очевидное? Если этот факт для него что-нибудь значил, я готов был подтвердить. Ну то, что я живу именно здесь. И, набравшись смелости, тоже подмигнул.
— А здесь довольно приятно. Природа, в общем, — добавил он и подмигнул опять.
Возражать было глупо — птицы чирикали, и сосны стояли, словно напоказ. Поэтому я просто подмигнул в знак согласия, обошелся без слов.
— Небось тут и сочиняется само собой? Только стучи на машинке? — спросил он многозначительно и не забыл подмигнуть.
Я подмигнул почти синхронно и возразил:
— Не само. Приходится шевелить мозгами. Синтез, анализ и наоборот. Но работать здесь и вправду удобно. Если пишешь важное. И для себя, и для людей. А если так, лишь бы отписаться… Как говорят, для проформы… Тогда неважно, где это делать. Но у меня уж так получилось. — Я выразительно посмотрел ему в глаза.
Ну не рубить же открытым текстом: я вас не трону, а вы оставите меня в покое, идет? Не маленький, должен дотумкать!
— Иногда мы воображаем, будто людям это нужно, Именно это. А им это совсем ни к чему. Вот в чем вопрос! — произнес он, не заметив намека.
— Я с этим согласен, — отпечатал я четко, едва ли не по слогам.
И мы перемигнулись еще разок. Но он-то так ничего и не понял.
— У меня тик на нервной почве, — пояснил Сараев.
Он испытал ногами пол, подавил, потопал, и, убедившись в надежности крашеных досок, сел было на стул и тут же снова подскочил, будто его нечто осенило. Вот такое он изобразил.
— Ба! Надо же нашу встречу отметить! А я сижу тютя тютей. — Посмеиваясь над собой, Сараев полез в объемистый портфель из желтой кожи, вытащил бутылку «Двина» и торжественно установил посреди стола, точно ось воткнул, от которой у нас с ним все пойдет, расходясь от центра кругами. Он выложил на стол лимон, банку лосося, шоколад и сыр. Но прежде чем расставить свое богатство, Сараев осторожно прикоснулся к рукописи, спросил глазами: «Она?» — отодвинул ее подальше, будто начиненную взрывчаткой.
— А где кидало? — спросил он, пропел это слово со смаком и завертел головой. — Вот оно, кидало! — Сараев поднялся и взял с тумбочки граненый стакан.
Я завороженно следил за его приготовлениями, но потом опомнился и, стряхивая чары, предупредил:
— Учтите: лично я не пью. — И переставил коньяк на его угол.
— Аллергия? Печень? — спросил он, снова смеясь и возвращая бутылку на прежнее место. — Со мной можешь без маски. Я все знаю о вас. Вот ваше, можно сказать, второе личное дело. — Он достал из внутреннего кармана пиджака блокнот в черной плотной обложке.
«Бежать! Прямо сегодня… Ну завтра… За тридевять земель! К черту сценарий! Все равно теперь он его прикроет, я у него в руках. Без меня у коллег, может, что-то и выйдет. Да, да без меня будет лучше… Но именно сейчас он своего не получит. Придется ему подождать», — сказал я себе.
— Вы запираешься дома. Верно? И керосинишь. Говорят, потолок в вашей квартире черен от копоти, — продолжал он, читая свои записи.
— Было когда-то. Да на сем поставлен крест. Год, а может, полтора, — сказал я, скрывая отчаяние, и передвинул коньяк поближе к Сараеву.
— Свой я, свой, — заверил меня незваный гость и переставил бутылку. Мы точно в шахматы играли, только вот фигура у нас была на двоих одна.
— Я мог вас выгнать с работы, да, видишь, не выгнал. Впрочем и сейчас не поздно. — Он словно бы шутил, но в голосе его прозвучала угроза.