Он неопределенно пожал плечами, взял трешник и побрел к калитке. Я сверлил его в спину зрачками, буравил насквозь, внушал ему: не поддавайся, не пей. Но он не обернулся, ушел.
— Все равно по-вашему не выйдет. Временный слом, — сказал я балерине, а сам не очень-то твердо был в этом убежден.
— Выйдет! Вот увидите, — откликнулась она, но ее голосу, как мне показалось, тоже не хватало уверенности.
— И вам не мешает выпить, — сказала старуха, усаживаясь рядом. — Что-то вы запостились. По-моему сейчас в самый раз. В жилу, как говорят, контрабасисты.
Вот-вот порой и от других слышишь такое… Помнится, командировали меня в один небольшой подмосковный город, днем я занимался делами, а вечером зашел в гостиничный ресторан с неизбежными пальмами в кадках и оркестром из пенсионеров. Сначала я пребывал за столом в единственном числе, потом ко мне подсел странный кутила. Он перебрался из-за соседнего столика, где коротал в одиночестве время.
— Сижу, как пень на опушке, — посетовал мой застольник и вдруг грустно пошутил: — А ведь на самом-то деле царевич Дмитрий — это я. Не смешно? Знаю.
Он пил только «Угличскую минеральную», которую прихватил с собой, переселяясь за мой стол.
Я посмотрел на его пористое лицо, будто вырезанное из губки, и спросил:
— Вшили торпеду?
Он покачал головой, мол, не угадал.
— Не та обстановка. Для любителей место. Сюда я зашел поесть, а выпью дома. Вы меня не узнаете? — добавил он вдруг.
Лицо его действительно было знакомо, но кто он, я бы так и не припомнил сам. Он понял меня и пришел на помощь.
— Я — Карасев, — сообщил мой собеседник, печально улыбаясь.
Теперь я узнал. Когда-то Карасев был известным футболистом, но потом постепенно сошел с арены и по слухам поигрывал где-то во второй лиге.
— Водка все, — пояснил Карасев. — Кому-то понадобилось, и споили. Дескать, звездная болезнь, нос дерет, установку на игру не выполняет. Выбивается из схемы, в общем. Вот и уравняли!.. Началось с четвертинки, а там под гору поехало само. Хотели малость понизить мой класс. Да кончилось вон чем.
Ну что я мог сказать? Не вернешь и здоровье, и годы. А уж класс и подавно.
— А помните мой дриблинг? — спросил Карасев, затрепетав.
Его дриблинг был незабываем: Карасев, как молния, пронзал все линии защиты, и его атаки частенько завершались голом. Он прочитал это в моих глазах и благодарно кивнул.
— Да, бывало я финтил. Мяч защитнику за спину и… А теперь никому не нужен. Даже в зачуханной команде. Бывает, откроешься на краю, — ну, ребята, дайте пас! — а тебе уже не доверяют. Вся игра мимо тебя. А ты стоишь один, как в тайге… хоть аукай… Или я говорю не то? Так вы оборвите. Мол, хватит.
— Продолжайте.
— Нет, если не то, вы не стесняйтесь. Чего там?
— Я слушаю, слушаю.
— Тогда, может, поедем ко мне? — предложил он вдруг. — Прихватим банок пять и врежем под дых! Чего насухо-то?!
В командировках я сдерживал себя особо, избегая застолий, притворялся больным, хитрил, наживал репутацию столичного сноба, а тут профессиональное любопытство и что-то еще, похожее на солидарность, перевесили благоразумие, повлекли в гости к футболисту.
Он привел меня в скудно обставленную однокомнатную квартиру. Стол, кровать, два стула, — вот и вся мебель. Дух у нее был нежилой, у этой квартиры. Чем-то она напоминала мастерскую — простотой обстановки, что ли. Фото женщины и девочки на блеклых полосатых обоях воспринималось как пришелец из другого мира.
— Жена. Была. Слиняла в другую команду, но я ей не судья, — сказал футболист. — Разливайте, а я подготовлю рабочее место.
Я откупорил бутылку и налил в мытые до новизны стаканы портвейн. Ему полный, себе граммов сто.
Хозяин между тем принес ведро с водой, вытянул из-под кровати деревянную раскладушку, — для гостя на всякий случай.
Он хлопотал деловито, что-то напевал под нос, готовясь к смертельной попойке.
Меня передернуло от затылка до пят, будто прошили ниткой. Уже заранее к горлу подкатила рвота.
— Склероз! — Не знаю, насколько естественно я хлопнул себя по лбу. — Совсем вылетело из головы: должны звонить из дома! Жаль, но придется бежать в свой номер. Иначе жена сойдет с ума.
— Дело семейное. А я тут как-нибудь управлюсь, — заверил футболист.
Он держал в руках чистую сорочку, точно собирался в гроб.
Тошнота унялась на улице, но еще месяца два меня воротило только при виде наклейки…
…«Что же получается? — подумал я. — Если человек пьян, значит, это кому-то нужно? Он бредет, хватаясь за стены и падая, беспомощный, аки былинка, мускулы и мозг его, точно вареное волокно, делай с ним все, что угодно. А если он не пьет, найдется нечто другое. Слабость! Ищите у человека слабое место, и он ваш!.. Вот так-то. Мы-то мечтаем, ищем, а исподтишка плетется против нас тихий заговор. Змея ползет украдкой по икрам и бицепсам, обвивает шею железной петлей. И мы уже Лаокооны!»