Мои мысли перебил вопль:
— Андрей! Где Андрей?
Это крикнула Женя, высунувшись в окно со спицами и клубком шерсти — кукушкой в старинных часах.
— Он пошел в кабак. Он решил посидеть над рюмашкой, — известила балерина голосом шталмейстера. Она воспряла духом.
Я торопливо вмешался:
— Женечка, не бойтесь! Андрей пошел погулять. Разомнет немного мышцы и вернется домой, трезвый, как стеклышко.
— Ну, ну, знаем мы эти разминки, — сказала балерина и улыбнулась мне, будто мы с ней снова были сообщниками. Прикрикнула на Женю:
— А ты чего ждешь? Не знаешь, что делают бабы, когда пьют их мужики? Ступай за своим пьянчугой. Небось он уже спит под забором. Нарезался в лоскуты!
Женя исчезла, вынырнула на веранде и, сбежав по ступенькам, заторопилась по Андрюшиным следам, гулко стукнула калиткой.
Я приподнялся, решив пересесть ступенькой выше.
— Это нечестно! — заволновалась старуха, неверно истолковав мое движение. — Он должен выбрать сам! Он не маленький!
Она права: человек такое решает сам, без нянек.
— Хотите знать, с чем вернется Андрей? Могу поведать, — предложил я вдруг даже для себя.
— Ага, вы оракул? Ну, ну, выкладывайте. С чем? — иронически поощрила старуха.
— Он принесет провод. Распахнется калитка, и перед нами предстанет ваш зять! Еще не остывший от борьбы. А в руке он будет сжимать конец проводки, как удавленную гадюку. Андрей направится к нам, а провод поползет за ним в калитку, и хвост его так и останется там, где-то на улице.
— Какой еще провод? — забеспокоилась балерина. — И зачем ему провод? У нас этого барахла полон сарай.
— Этот провод особый. Андрей сорвет его с зарытьевской ограды. Если уже не содрал… Зять подойдет и молча бросит к вашим ногам и провод, и целехонький трешник!
— Выдумали все. Это, видать, страницы из ваших рассказов. — Балерина с облегчением вздохнула, точно сбросила с возраста груз лет в десять.
Вот это новость! О моих неуклюжих занятиях высокой прозой известно только жене. Но между Тосей и балериной десятки километров железной дороги плюс тысячи верст незнакомства. Значит, хозяйка в мое отсутствие шарит на столе. Я представил, как она хмыкает, пробегая взглядом то, что и сам иногда перечитывать стесняюсь, и мне стало не по себе.
— Я не роюсь в чужих бумагах. — Она высокомерно усмехнулась, каким-то образом проникнув в мои мысли. — Меня просветила ваша жена. Милая, между прочим, женщина. Так и гордится вами. «Мой муж и рассказы, между прочим, сочиняет», — это ее почти доподлинные слова. — Встретив мой недоуменный взгляд, балерина молодо засмеялась. — Откуда я знаю Тосю? Так вроде бы ее зовут? Не буду мучить вас загадками, хотя есть соблазн. Но сейчас не до этой роскоши. Короче: помните, вы спросили: не появлялся ли кто, пока вы работали… запоем? Я сказала о женщине, которая искала какого-то Иванова. Это и была ваша Тося. На самом деле ей нужны были вы. Когда я ее увидела, она уже стояла вон там. — Балерина указала на яблони, росшие посреди участка. — «Я, говорит, ищу Иванова». А сама на ваши окна зырк-зырк! «Вы бы фамилию придумали другую, — говорю. — Что-нибудь пооригинальней. Ну, скажем: «Не здесь ли случайно живет Петин?» Она молодец, не обиделась. «Я, говорит, такой вас и представляла». Уу, негодник, что вы обо мне наговорили?
Если б я помнил!
— Так и быть. Я тоже не в обиде… Словом, мы поболтали всласть! — закончила балерина. — Так что, пишите свои рассказы, романы, а в жизни все равно выйдет по-моему.
— Да. Пятерых вы споили, добились своего. Хотя не пойму: ради чего? Пьяница — тип малоприятный, даже если он и добрый малый. Или у вас слабость к алкоголикам?
— У вас злой язык. — Она якобы благодушно погрозила пальцем. — А сначала, признаюсь, я не поверила… Ну будто вы писали сатиру… Пьяный муж, конечно, доставляет много хлопот. Но что-то мы всегда приносим в жертву. Я — женщина, и, как все женщины, слаба. А мой отец, скромный капельдинер, которого мог обидеть всякий кому не лень… Мой маленький тщедушненький папочка любил говорить: «Если ты слабей, бей первым. Разбираться, кто прав, виноват, будешь потом». Говорил он это не мне, девчонке, учил мужчин, таких же бедолаг, как сам. Но я запомнила его урок… Была прилежной ученицей. И в юности, говорят, подавала некоторые надежды, танцевала в «Дон Кихоте» одну из дриад и имела будто бы смазливую мордашку. Словом, обращала на себя внимание. Ну и, как водилось в таких случаях, упоминания в газетных отчетах… мол, «и была мила юная такая-то», и букеты цветов в гримерную… не в свою персональную, в коллективную… до персональной я так и не доросла. Мой первый супруг — баритон — был добрым, но чрезвычайно вспыльчивым. Ревновал меня к каждому присланному цветку, к третьеразрядному репортеру в засаленном пиджаке. Однажды он не сдержался, хлестнул меня ладонью по щеке, и от этого ему, видать, полегчало. С тех пор муж занимался психотерапией, срывал на мне настроение. Бил даже, если ему в этот день не удавалось взять верхнее соль… Тогда-то я и вспомнила слова бедного папы и стала бить первой… Не кулаками, конечно. Вы понимаете… С тех пор мой баритон стал безобиден, как пудель… Да разве я одна?.. Вспомните посылку от вашей жены.