Матово блеснувшая на пальчике молодой девчонки в свете двух горящих в камере слепящих бензиновых ламп крупная белая жемчужна, в тонкой работы золотой оправе, недавний подарок жениха, кольнула глаз старого сторожа нездешней, безумной дороговизной.
— «М-да, — проводил старик взглядом явно демонстративно напоказ выставленную драгоценность. — Богатого женишка себе девонька отхватила. Теперь семейство её и слова худого против парня не скажет, а Стёпка Верстовой явно только делает вид, что не знает, где целыми днями и ночами пропадает его дочка.
Наверняка давно уже просчитал все открывшиеся с таким богатым будущим зятьком выгоды. Жук тот ещё. Сразу понял, что золотишко у паренька явно не последнее. Да и слава богатого добытчика, удачно сходившего с городскими поисковиками в Пустынные земли, дорогого стоит. И то, что звенит сейчас в кошельке у парня, по слухам, ой, как далеко не последнее. Говорят, что много всякого добра скрывают в этой компании землян, к которой так удачно прибился бывший нищий сирота. Намедни слыхать было, что мать парня уже даже в Совет заявку подала на выкуп родовых земель, заложенных в казну когда-то давно, ещё её погибшим на границе мужем. А уж такие-то слухи на пустом месте просто так не появляются.
Похоже, правду в городе говорят, что золотишко у парней из поискового отряда Димона Счастливчика водится. Могут позволить себе пошиковать.
Да, есть денежки у паренька, есть, — остановил он взгляд на роскошном убранстве обеденного стола в каземате, которого вчера ещё не было».
Покрытая дорогущей расписной льняной скатертью старая столешница, привычная больше к обычному для неё тяжёлому железу мечей, даже не скрипнула под невесомым грузом пары водружённых на неё лёгких судков с завтраком.
— Что тут у нас? — молоденькая симпатичная девчонка с маленьким курносым носиком, с вожделением втянула в себя разлившиеся по комнате одуряющие ароматы принесённого варева. — Ва-у! — в восторге закатила она глаза. — Жульён из белых грибов! Борщ! Расстегаи со щурятами! Хлеб свежий! Пирожки!
Взвизгнув, молодая девчонка вонзила сверкнувшие белым зубки с тёплый, только из печи пирожок. На гибкой шейке её тускло блеснула короткая нитка крупного жемчуга.
— «Мамочка! — мысленно ахнул старик, на миг даже впав в ступор. — Это же… Это же жемчуг! Не было же вчера! Точно. Точно парень женится. Ох, свезло Стёпке с зятем, ох, свезло».
— М-м-м! Мои самые любимые, с капустой…, — мечтательно закатила глазки к потолку девчонка.
Завтра ты опять у него обед закажешь, — требовательно ткнула она своим пальчиком куда-то себе за спину. — Брахун — лучший, — со знанием дела уверенно заявила она.
«Ну, да, — с усмешкой подумал старый сторож, глядя на вдруг проявившиеся у девчонки последнее время несвойственные ей ранее хозяйственные ухватки. — Девонька уверенно входит в роль молодой хозяйки».
Сашка! — взвизгнула девчонка, подпрыгнув от щипка ниже спины. — Я разолью весь обед, негодник.
— Какой такой обед, — из-за спины девчонки показался молодой рослый парень в небрежно накинутой на плечи кипельно белой льняной рубахе, распахнутой до пупа и с толстой витой золотой цепью на шее. Деловито почёсывая голое брюхо, он с интересом шарил голодным задумчивым взглядом по принесённой еде. — Это же завтрак, Софийка. Только завтрак! Обед будет позже.
На миг прижавшаяся к парню девчонка кокетливо взвизгнула, отскакивая в сторону от очередного лёгкого шлепка по круглой попке, и оба счастливо рассмеялись.
— Ну, вы тут разбирайтесь, когда у вас обед, а когда завтрак, — улыбнулся понятливо стражник. — А я пойду другим порции отнесу. А то, как бы не забыть, кому что. Тут мелкая пацанва понатащила со всех окрестных трактиров блюдов разных, а старшой запрещает посторонних пускать в арсенал. Приходится самому таскать. Как бы, не напутать кому чего.
Эх-хе-хе, — демонстративно жалостливо посетовал сторож. — Кости мои старые, натружённые. Так перепутаешь, потом ваша же братва с меня ещё и стружку снимет за путаницу. Повадились с трактирных кухонь столоваться, каша арсенальная им, видите ли, не по нраву. И нет, чтоб из какого-нибудь одного. Нет, ведь город на уши поставили, соревнование учинили. Да ещё и премию победителю назначили. В каком трактире повар лучше, тому сто золотых! Бешеные деньги! Транжиры, — осуждающе покачал он головой, явно не одобряя подобного непотребства.
А те тоже хороши, — недовольно ворчал он дальше. — Вздумали мне указывать, чтоб я не забывал указать от кого именно чей судок. Совсем обнаглели беспредельщики. Лучше б надписали свои короба, раз такие умные.
А ты, егоза, — напоследок погрозил он пальцем в сторону девчонки. — Чтоб вечером была дома. Мать беспокоится, куда это дочка её пропала. Который день пошёл ужо, как ты сюда переселилась, а матери хоть бы весточку передала, что, мол, да как. Всё потом да потом. Мать же есть мать. Беспокоится. Никакой чуткости.
Эх, молодёжь, молодёжь, — снова закряхтел он, прикрывая за собой дверь и не слушая больше весёлую возню, донёсшуюся из-за неплотно прикрытой двери.
— Завтрак-завтрак, — слышен был оттуда придавленный возмущённый писк девчонки.
— Потом-потом, — последнее, что он услышал из этой камеры.
— Придётся мне Стёпкиной Ганне самому передать, где её дочка все эти дни пропадала, и чтоб скоро не ждала, — тяжело вздохнул сторож. — А то ведь пока эту егозу силой из камер не выгонишь, так ведь и не разойдутся. Этот, как его — курорт, понимаешь ли, устроили, — пожаловался он непонятно кому. — Пойду теперь других будить…
Толстая, массивная дверь тюремного каземата недовольно скрипнула давно не смазываемыми, проржавевшими петлями, и в широко распахнувшуюся дверь не вошёл, а буквально ввалился среднего роста, крепкий, хорошо одетый мужик.
— Ну! Где тут дебошир, тунеядец и фулюган? — радостно заорал вошедший, высоко подымая над головой мощный бензиновый фонарь и ярко освещая мрачные тёмные стены старого каземата. — Где тот мерзавец, что посмел уничтожить с таким трудом построенную всем городом на общественные деньги стратегически важную дорогу? Где он тут есть, диверсант и вредитель?
Где этот Димон, прозванный Счастливчик, которому больше бы подошла кликуха — «Провокатор», который вверг нас в очередной разорительный проект, теперь уже по восстановлению порушенного былого великолепия.
Это я про дорогу говорю, если кое-кто ещё ничего не понял, — негромко рассмеялся вошедший.
— Явился. Где тебя только черти столько времени носили? — раздался из дальнего угла недовольный хриплый бас. — Я тут сижу-сижу, точнее, лежу-лежу, а тебя всё нет и нет. Безобразие.
Свет прикрути, глаза режет, — донёсся оттуда же из угла тягучий ленивый зевок.
Что у тебя за дурная привычка, Сидор, являться ни свет, ни заря. Спать не даёшь, да ещё и светишь тут…
А если б у меня тут была женщина? Что тогда?
— Народ в поле, — весело расхохотался вошедший. — В отличие, кстати, от тебя. Это ты у нас отпускник, который день уже ленишься и от работы отлыниваешь. А девочки твои вкалывают с самого раннего утра, как положено. У Беллы не забалуешь.
— Имею право-о-а, — смачный ленивый зевок донёсся из угла. — Я этот, как его, добытчик. Во!
Пройдя к стоящему посреди каземата широкому массивному столу, Сидор поставил на него свой фонарь, и, ногой подтянув поближе стоявшую чуть в стороне табуретку, устало присел, оперевшись локтями на стол.
Нависающие над головой, давящие потолки старого каземата, без окон, с одной лишь небольшой вентиляционной дыркой в потолке, куда и худая кошка не смогла бы пролезть, производили гнетущее тяжёлое впечатление, впрочем, полностью смазанное счастливой улыбкой на пол лица вошедшего.
— Устал как собака, — пожаловался он. — Не поверишь, как вернулись из-под Сатино-Татарское, так ни одной ночи нормально не спал. То одно, то другое, то третье. Одни только разборки с желавшими поживиться вашим обозом чего стоили, — усмехнулся Сидор.
— И как? — равнодушно зевнул Димон. — Разобрался?
— Да какое там, — махнул рукой Сидор. — Шмотки то, что в неразберихе после твоего возвращения порастащили — все вернули, а вот с завидущими глазами не знаю, что и делать. Ты то со своими в тюрьме отсыпались, а Машке с Беллой настоящую битву за урожай пришлось тут выдержать, пока мы с Корнеем из под Сатино не вернулись.