Здесь он был никто и звать его было никак. Потому как вдруг выяснилось что по своим умениям, которые прежде так высоко ценил и он, и его командиры, не говоря уж о товарищах, здесь он оказался пустое место. Здесь, в межозёрье, на болотах, эти его казарменные умения легко перебивались суровым опытом выживания местных ящеров в каждодневных стычках с егерями.
Здесь кругом была смерть.
И ещё. Никак не получалось ему дать весточку родному дяде на ту сторону границы, в Старый Ключ, что он здесь, что он его помнит, что не забыл родного дядю, что передаёт родственный привет от его родной сестры, и чтоб тот его вытащил с границы. Не получилось до сих пор, и уже стало окончательно ясно, что не получится никогда.
Граница была перекрыта намертво и сношения с той стороной не было. Все слухи, что болтали меж собой легионеры на Чёрной речке, что по озёрам можно свободно ходить туда-сюда, здесь, на месте, оказались пустым звуком. Если ТАМ что и было, на словах, ТУТ этого не было, на деле.
И здесь он понял полную бессмысленность своих прежних планов. Да ежели бы он и дал своему дяде весточку на ту сторону, то кто поручится, что его не зарежут по дороге в тот город эти страшные егеря и не менее страшные лесовики, которыми буквально кишит пограничный лес.
Хотя, в чём там между ними была разница, Тур откровенно не понимал. Что те, что эти, одинаково были страшны, и ими всеми буквально напичкан был каждый припорошенный снегом куст.
Каждую минуту нахождения в этих лесах, Туру казалось, что под любым снежным бугром этого проклятого леса сидит по тайному секрету и что из-под ближнего выворотня тебе в лицо обязательно смотрит чёрное зево смертоносного пневматического пулемёта.
Страшное дело! Никогда раньше Тур дуа де Соха не предполагал что обычный воздух может быть так страшен. Что так страшно будет стоять замерев в зимнем лесу, и затаив дыхание настороженно вслушиваться в окружающую тишину, страшась уловить слабый, едва слышимый шелест стравливаемого воздуха из неплотно закрученного вентиля газового баллона. Единственный посторонний звук, возможный в мёртвой тишине зимнего леса.
Оказывается нет ничего страшнее едва слышного шипения воздуха. И ещё страшнее потом, если сам успел упасть мордой в снег быстрее своего товарища, и с ужасом смотреть как его буквально пополам разрезает пулемётной очередью и два половинки бывшего только что живым твоего товарища медленно валятся от тебя по разные стороны.
А ещё бывает так — ноги ещё стоят, а верхняя часть туловища уже лежит на земле, словно бритвой срезанная. Жуть.
Видел он те пулемёты, что называется вживую. Захватили как-то по случаю парочку, вырезав неосторожный секрет. Да беда что пришлось испортить и бросить. До сих пор сердце от одних воспоминаний о том кровью обливается. Такой ценности лишиться.
И всё почему — по дурости замшелого руководства, решившего что им такого не надо. Нет возможности заправки газовых баллонов — значит оно им не надо. Выбросить! Бред! Огнестрел, мол, лучше. Дороже, да и с боеприпасами хуже, но зато нет таких неразрешимых проблем как с воздухом. И приказало было утопить ценный трофей в ближайшем болоте
Дурь несусветная. Нельзя использовать? Так это сейчас. А что если завтра попадётся тебе этот компрессор, что заправляет баллоны. И что? Тоже утопить? Потому как заправлять нечего?
Нет, Тур был не дурак. Прямой приказ руководства он выполнил. На глазах у всех утопил в ближайшем болоте неудобный трофей. А потом ночью тайком достал оттуда всё что сам же утопил и спрятал. С помощью верных товарищей то и достал. Есть у него теперь такие, появились.
А потом ещё более старательно перепрятал, тщательно вычистив и починив перед тем все поломки. Есть мастера толковые в легионе, есть. За деньги всё можно решить, даже тайный ремонт якобы утопленного и испорченного оружия.
Не все из старых подгорных или имперцев смотрят на полукровок свысока. Кое-кто смотрит правильно, на то что ящер из себя реально стоит. И таких у него уже до половины его сотни набралось, на кого можно уже положиться в своих тайных делах. А там, глядишь, и остальную половину поумней подберём. Есть из кого выбрать. Особенно тому, кто удачлив.
Не дураки парни в легионе, понимают, что сотник добра им хочет и бережёт своих бойцов. И что чужое непривычное оружие может быть полезно.
Жаль было терять таких подчинённых. Особенно гибнущих вот так, бездарно. Когда даже своими телами они не могут послужить сотне. Потому как это самое страшное, что может с бойцом случиться — есть его мясо нельзя. Даже при вечном голоде, царящем в легионе, есть мясо твоего же погибшего товарища было нельзя. Потому как подлые людишки взяли за правило теперь делать свои пульки не как раньше из бронебойного стекла, когда пулька, прошив на своём ходу пять шесть стволов деревьев всё ещё оставалась целой и можно было выплюнув попавшую на зуб проклятую стекляшку наслаждаться свежим сочным мясом. Теперь подлые людишки, видя как подгорные утилизируют своих покойников, взяли моду делать свои пульки из слабого, разрывного стекла, взрывающегося в теле любой живой твари сразу при попадании.
Хоть и стало намного спокойнее теперь и можно безопасно укрыться даже за одним стволом дерева, правда если только человеки не перемежают пульки на те и на эти, но всё ж стало поспокойнее. Не так безысходно стало, и появился шанс на выживание. Слабенький, но появился. А всё одно — есть погибших нельзя.
Теперь поев такой свежанинки, можно было легко проглотить вместе с мясом и десяток другой мелких, смертельно острых осколков битого стекла. И умереть потом в страшных муках, корчась от болей в брюхе. И спасенья такому не было, если только тут же не прибить своего же товарища, избавив того от мучений.
Слава Богу что в штабе сразу предупредили товарищи о недопустимости здесь на озёрах привычной практики. А то бы схватил вот так кусок свежанинки, по старой легионерской привычке, и ага…
Как же он теперь ненавидит этих подлых людишек. Теперь и былая мысль перебраться в человеческий город, под крылышко к другому родному дядьке совершенно уже не кажется ему удачной. Теперь на людишек он смотрит по другому. Теперь он предпочитает с ними не договариваться и от былого конформизма считай что не осталось и следа.
Теперь в душе Тур дуа де Соха к людям была чистая, незамутнённая ничем искренняя ненависть. И ничего боле. За эти холодные зимние ночи, когда приходится часами высиживать в засаде, поджидая редкую, умело ускользающую из твоих лап добычу. И за этот вечный голод, что теперь постоянно терзал поджарое брюхо молодого легионера.
И за то, что его командир погнал остатки его сотни отбивать у этих людишек какой-то дурацкий, никому кроме самих людишек не нужный большой обоз с чем-то тяжёлым. Для разнообразия видать, хоть в этот раз честно предупредив, что если они не вернут груз или хотя бы не уничтожат самые большие ящики, назад могут не возвращаться.
Наказание для не справившихся Тур знал. Смерть. Смерть каждого десятого из его сотни, включая и его самого в общем счёте. А умирать за какие-то непонятные ящики, Тур не хотел. Потому и надо было пошевелить тем, что казалось уже атрофировалось на этом морозе и вымокло в липкой грязи окрестных болот. И, казалось, напрочь позабылось с такими командирами. Надо было думать мозгами, которых у местных подгорных оказалось не в пример меньше чем у него. Оттого, наверное, в стычках с егерями и потери в его сотне были на порядки ниже.
Правда, прошлые малые потери его бы не спасли в случае неудачи. Прямой приказ есть прямой приказ. Их жизни не стоят ничего. Или — или. Или он уничтожает груз, или… Последнее или, Тур дуа де Соха никак не устраивало. Потому надо было думать.
Непривычное, скажем честно, занятие за последние полгода. Успел уж отвыкнуть с местными реалиями.
Но одно сразу было ясно. Отбить груз не получится. Никак. И не потому что груз шёл из Империи и сопровождали его две сотни имперских ящеров легионеров из ренегатов, нет. Это-то как раз было ерунда, даже несмотря на то что сопровождающие имперцы казалось бы, должны были быть хитрыми и изворотливыми. А потому что их сотня уже опоздала.