— Какой марки эта машина?.. А? Ты же обещал не сердиться.
— На сердитых воду возят.
— Дяденька Пешо, а меня? На чем повозишь меня?
— Хоп! Ты слышал, Личко? Не зря говорят — ангельская душа у детей. Тебя, Руменчо, я больше всех буду катать. Ты веришь мне…
— Что ли, когда рак свистнет, покатаешь, дяденька Пешо?
Личко расхохотался.
— Почему, когда рак свистнет, дьяволенок?
— Да все мальчишки говорят, что это корыто поедет, когда рак свистнет. А когда он свистнет, дяденька Пешо?
— Пешо-о-о, ответь любознательному ребенку.
— Я отвечу ему после дождичка в четверг, когда и на моей улице будет праздник.
Так для мальчонки год увеличился еще на два дня.
Глава четвертая
ЗВЕЗДОЛЕТ
приземляется, дверца космического корабля распахивается, и на площадку выходит… Румен. Весь космодром поет, ликует, приветствуя космонавта. Славный мальчишка едва сдерживает улыбку. Мать плачет и едва держится на ногах. Потом она вдруг бросается к нему… Бабушка Катина… Венци мчится к нему впереди всех и что-то кричит. Нет, нет! Венци тоже выходит из космического корабля. Бежит вовсе не Венци, а Гога. Фотоаппарат болтается у него на шее, в руках сверкает новехонькая кинокамера. «Пожалуйста, интервью! Сенсация! Дам экстренный выпуск газеты!» А кругом люди, много людей — и все поют…
Жюль Верн, или точнее учитель товарищ Пиперов, шел между рядами парт и дирижировал, широко размахивая камертоном. Он заметил, что Румен с отсутствующим видом уставился в тетрадку. Да и сидит странно — словно мумия. «Ну и паршивец! Наверное, опять решает задачки по арифметике» — подумал учитель и, сделав вид, что ничего не замечает, незаметно стал приближаться к парте славного мальчишки. Заглянул через плечо. Перед Руменом на нотном листе были изображены готовые к старту три ракеты. Жюль Верн не оправдал своего прозвища. Для его воображения ракеты эти были всего лишь прозаическими чертежами — цилиндрами, конусами. «Ага, это не арифметика, а геометрия! Я так и знал!» Учитель артистично скрестил руки и песня смолкла. Тогда он изящно и расчетливо стукнул Румена камертоном по размечтавшейся голове. Румен вскочил, как автомат, и в полной тишине класса издал замысловатый звук:
— Ля-а-а-а!
Грянул смех. Да такой, что потом, в перерыве, вся школа сбежалась узнать, в чем дело. Даже сам Жюль Верн не сдержался — рассмеялся. Но тут же сделал серьезное лицо. Потому что учитель.
— Тихо! Успокойтесь, дети!
Он взял тетрадку Румена и помахал ею над головой. На беду, из нее посыпались маленькие листки бумаги, и один из них упал на голову учителю.
— Видите, чем он занимается? — обратился товарищ Пиперов к ученикам и, поворачиваясь во все стороны, показывал тетрадку. — А что, что, что я вам говорил на первом же уроке, когда пришел в ваш класс? Кто скажет? Сашко.
— Вы, товарищ Пиперов, нам тогда сказали: кто внимателен на уроке пения, тот уже… тот уже на восемьдесят процентов человек музыкальный.
— Да-а, верно. А еще что? Что еще?
— Вы сказали еще…
— Данче.
Данче встала и пожала плечами.
— Лиляна.
— Вы сказали, что пение — это такой же важный предмет как арифметика, физика, история…
— Достаточно. Правильно. И что еще? Марин.
— И как география! — грянул тот с чувством, будто открывал Америку.
— Достаточно.
— Я скажу, товарищ Пиперов! — тянул руку Сашко, все еще продолжая стоять.
Румен хряснул бы его по физиономии, но Сашко был далеко — через две парты. Весь класс давно уже догадался, что именно хочет услышать учитель, и потому все молчали. Надеялись, что добрый Пиперов успокоится, забудет о той фразе, и для Румена все обойдется благополучно.
— Вы нам еще говорили, — начал Сашко, боясь как бы его не опередили, — говорили, что можете простить все, но…
— Но… — эхом отозвалось в затихшем классе.
— Но только не занятия на уроках пения…
— Чем?
— Посторонними делами, товарищ Пиперов! Например, выполнением домашних заданий… — выкрикнул Марин.
— Вот именно! Молодец, Марин! А почему?
— Потому, товарищ Пиперов… — торопился Сашко.
Но Жюль Верн прервал его.
— Потому что… Садитесь все! Потому что, кто занимается посторонними делами, не относящимися к музыке, тот все равно что пропускает урок. И кроме замечания в дневник, тот получает также непростительный… прогул. Не-про-сти-тель-ный! Румен, дай дневник.
Он тряхнул головой, и листок бумажки в его волосах поднялся дыбом. Славный мальчишка с ужасом почувствовал подземные толчки: весь класс вот-вот готов был извергнуться новым хохотом. Тогда Пиперов разозлится еще больше… И Румен стал торопливо, лихорадочно рыться в портфеле. Он хотел опередить взрыв смеха… Дневника не было! Не было и все тут.