— Какое-то время меня не будет.
— В каком смысле?
— Несколько недель, может, месяц.
— Не поняла.
— Есть одно дело, которым мне придется заняться.
Бабочка нашла шесток и сложила крылья. Тень,
напоминающая подрагивающее темное отражение горящей свечи, разом исчезла, словно кто-то задул фитиль.
— Одно дело, — повторила Мишель, и карандаш застыл над бумагой.
Когда его взгляд переместился со стола на лицо женщины, он обнаружил, что она смотрит на него. Одинаково синими глазами.
— Если придет человек с моим описанием, чтобы узнать имя и фамилию, просто скажи, что не знаешь мужчину с такими приметами.
— Какой человек?
— Любой. Кто бы ни пришел. Лайм скажет: «Крупный парень на последнем стуле? Никогда раньше его не видел. Какой-то остряк. Сразу мне не понравился».
— Лайм знает, что все это значит?
Тим пожал плечами. Он сказал Лайму не больше того, что собирался сказать Мишель.
— Не так чтобы много. Дело касается женщины, вот и все.
— Этот человек, который придет в таверну, почему он должен прийти и сюда?
— Может, не придет. Но он, возможно, дотошный. Да и ты можешь оказаться в таверне, когда он заявится туда.
Левый глаз, искусственный, слепой, буравил его взглядом посильнее правого.
— Дело не в женщине.
— В женщине, уверяю тебя.
— Я думаю, у тебя беда.
— Не беда. Небольшое затруднение.
— Раньше никаких затруднений у тебя не возникало
Он посмотрел на бабочку и увидел, что она сидит на цепи, с которой свешивалась люстра, и ее крылышки чуть подрагивают под потоками теплого воздуха, поднимающегося от горящих ламп.
— У тебя нет права лезть в это одному, что бы это ни было.
— Ты раздуваешь из мухи слона, — заверил он ее — У меня небольшие затруднения личного характера. Я с этим разберусь.
Они посидели в тишине: карандаш не шуршал по бумаге, из расположенного неподалеку бара не доносилась музыка, ни один звук ночи не проникал сквозь сетчатую дверь.
— Теперь ты у нас лепидотерист?
— Даже не знаю, что означает это слово.
— Коллекционер бабочек. Постарайся смотреть на меня.
Он оторвал взгляд от бабочки.
— Я делаю лампу для тебя, — добавила Мишель.
Он посмотрел на нарисованные деревья.
— Не эту. Другую. Она уже в работе.
— И на что она похожа?
— Будет готова в конце месяца. Тогда и увидишь.
— Хорошо.
— Возвращайся и увидишь ее.
— Я вернусь. Вернусь, чтобы ты мне ее подарила.
— Возвращайся. — Она коснулась его культей левой руки.
Казалось, крепко схватила несуществующими пальцами, поцеловала тыльную сторону ладони.
— Спасибо тебе за Лайма.
— Бог дал тебе Лайма — не я.
— Спасибо тебе за Лайма, — настаивала она.
Тим поцеловал ее в макушку склоненной головы.
— Хотелось бы, чтобы у меня была сестра, хотелось бы, чтобы моей сестрой была ты. Но насчет беды ты ошибаешься.
— Давай без лжи. Увиливай от ответа, если тебе того хочется, но давай без лжи. Ты — не лгун, а я — не дура.
Мишель подняла голову, встретилась с ним взглядом.
— Хорошо, — кивнул Тим.
— Разве я не разгляжу беду, если увижу ее?
— Да, — признал он. — Разглядишь.
— Кофейный торт практически готов.
Он посмотрел на протез на столике у холодильника, лежащий ладонью вверх. С расслабленными пальцами.
— Я достану торт из духовки, — предложил Тим.
— Я справлюсь. Никогда не ношу эту руку, когда пеку. Если обожгу, то не почувствую.
Надев рукавицы, она достала форму с тортом, поставила на жаростойкую подставку.
Когда сняла рукавицы и отвернулась от торта, Тим уже переместился к двери.
— Мне не терпится увидеть лампу.
Поскольку слезные железы не пострадали, заблестели и живой глаз, и искусственный.
Тим переступил порог, но, прежде чем закрыл за собой сетчатую дверь, услышал голос Мишель:
— Это львы.
— Что?
— Лампа. Со львами.
— Готов спорить, выглядеть она будет потрясающе.
— Если все у меня получится, глядя на нее, ты почувствуешь, какие у них большие сердца, какие они храбрые.
Тим закрыл сетчатую дверь и бесшумно спустился по бетонным ступеням.
Проезжающие по улице автомобили, конечно же, создавали шумовой фон, но Тим их не слышал. Фары приближались, задние огни удалялись, как светящиеся рыбы в тишине океанских глубин.
Но, едва он сделал первый шаг от дома, городской шум усилился, с каждым мгновением становясь все громче и громче. Большую часть звуков издавали, само собой, автомобили, но звуки эти сливались в какую-то варварскую мелодию.