— Что он такое говорит? — спросил Труан, обратясь к Родиону.
Тот перевел ему речь на скандинавское наречие и прибавил уже от себя просьбу о том, чтобы Труан оставил мирные берега Назьи.
— А что он такое принес с собою? — спросил Труан.
— Это подарки тебе, дары, — отвечал с упреком Родион.
Варяг своими руками перебрал и пересчитал каждую шкурку. Оказалось более пятисот шкурок беличьих и столько же горностаевых.
— А сколько дымов во всем его роде? Спроси-ка его.
Богомил отвечал, что в его роде четырнадцать сотен изб.
— Ну, вот и хорошо, — сказал Труан, и встал, — так скажи же ты ему, что это я беру, а за зиму чтобы мне было добавлено, чтобы с каждого дома пришлось по белке и по векше. Теперь всего недостает девяти сотен. Так и скажи. Тоже скажи, что гостя гнать не годится, и что я стану гостить сколько мне надобно.
Горько призадумался бедный Богомил, выслушав перевод Родиона; потом слезы потекли по его щекам, голова опустилась на грудь: он весь задрожал и сел на землю там же, где стоял.
Но он мешал работникам, которые возились при постройке. Один из варягов, несший впереди других тяжелое бревно, толкнул его коленом в плечо и свалил старика, не замечавшего, что вокруг него делается. Родион помог бедняку подняться на ноги и отвел его домой.
Предслава пришла домой, разбитая горем. Внучки, увидя ее истерзанное лицо, испугались и бросились ее обнимать. Старый Улеб ждал ее с нетерпением. Она рыдала и с трудом отвечала на расспросы Таны и Люлюши.
— Бабушка! Милая! Расскажи, что же там на стрелке делают варяги? Убили они кого из наших? Или опять уводят в Царьград?
— Хуже, глупенькая! Дань наложили.
— Что же, бабушка? У нас всего много. Мы им дадим.
— Ну, вот видишь, что глупенькая! Не мехов жалко, не меду, но воску, а стыда и позора жалко!..
— Не плачь, бабушка милая! Что же за беда! Им нужны меха, вот мы им и дадим, и больше ничего…
— Экая ты какая! Поймай ты вот птичку вольную, выдери ты у нее из крылышка одно перышко, — оно бы и ничего; а свяжи ты ей крылышки, или обрежь, да всякий день выдергивай еще по перышку, хоть из хвостика… Птичка ли это будет?
— Какая птичка, когда летать не будет?
— Ну вот так-то и мы. Жили мы волей вольною, как птички небесные, а вот пришли варяги, да крылышки нам и скрутили, и у всех у нас теперь руки связаны и подрезаны… Прошло золотое наше времечко!..
— Вздор мелешь, баба! — заметил тут угрюмый Улеб, — Ловать не потекла из озера назад в Кривичи! Земля славянская не вся еще вверх дном стала, и не все мы еще вымерли! Ну, пусть у нас на стрелке строится чужое гнездо: захватили нас эти варяги врасплох, и все тут… И всегда так бывало, что мы соберемся с духом поздненько, да за то крепко. Неужели таки у нас ни рук не стало, ни мечей, ни топоров?.. Не тужи, баба, не убивайся! Вот и внучек моих в слезы ввела… Поди ко мне, Люлюша, поди сюда, Тана! Не верьте вы бабе! Прогоним мы этих рыжих, останемся опять одни русые на подбор. Не такова русая наша земля, чтобы не подняться, если Перуну-Сварогу и угодно было ее пригнуть…
И костлявыми руками своими он гладил русые головки внучек, и мозолистыми ладонями вытирал им глаза…
Стемир вернулся домой с работы довольно поздно и с горькою усмешкой сказал Любуше:
— Ну, моя бедная! Слышала?
— Дань положили, — отвечала сердито кроткая Любуша.
— И поработали мы всем миром по приказу… чего спокон веку не бывало, — прибавил помолчав Стемир. — Поработали, и на то спасибо не сказали, и завтра велели приходить на работу.