В настоящее же время и дети крестьян, освобожденных (раз и навсегда, конечно!) от личной крепостной зависимости, имеют возможность, подобно людям всех других классов, достигать до высших общественных положений, если только выполнят необходимые для того образовательные условия.
И все русские люди, начиная от придворного сановника и до последнего батрака, давно знали и знают теперь, что они повинуются одному и тому же Самодержавному Государю.
Что же тут худого?.. Это прекрасно, – это именно то, что нужно для долговечности государства: разнообразие не смешанное, но организованное в единстве; разнородность положений и воспитания, поставленные в некоторые юридические пределы для избежания разнородности хаотической, для предотвращения слишком быстрого смешения социальных типов и неопределенности, неустойчивости тех простых и основных душевных навыков, которыми главным образом определяется роль человека в жизни и сила его к ней приспособления… (Например, навык смело и умело повелевать, охотнее или неохотнее подчиняться; с любовью хозяйничать или торговать; жить охотно в деревне или предпочитать город; служить военным или по гражданской части и т. д.) Были неудобства в старых (дореформенных) порядках; некоторые тяготы их стали казаться чрезмерными и неудобоносимыми; их изменили; изменили прежде всего для избежания худшего; ибо уступки после какой-нибудь пугачевщины, даже и с чисто политической точки зрения, конечно, несравненно хуже тех эмансипационных мер, которые принимаются великодушно и предупредительно с высоты Престола; первые унижают власть в глазах народа и раз навсегда компрометируют ее престиж; последние же, независимо от непосредственных плодов своих, уже тем спасительны, что, сохраняя этот престиж и силу за верховной властью, дают ей возможность, ничем не рискуя, приступить когда нужно и к исправлению того, что было через край переделано в левую, слишком либеральную или уравнительную сторону. Были в дореформенном строе неудобства, были тяготы неудобоносимые («по духу времени» больше, чем по существу самого дела), были несомненные опасности, – их постарались устранить, предотвратить, обезвредить… Чего же больше?
Почему же новейшая сословная реакция так не нравится «чистым славянофилам», «старым по духу», хотя и молодым по годам?.. Славянофилы ведь всегда хотели независимости от Запада. «Запад гниет». Согласен. Но почему же непременно думать, что гниение это выражается только безбожием и рационализмом; а бессословность и равенство самых гражданских прав есть безусловное благо? Гниение это выражается и тем, и другим: безверием и безбожием в области философской; бессословным строем и спутанностью социальных типов в деле государственном.
Итак – уже одно то, что современная Россия (Россия 80-х годов) пытается и как бы инстинктивно стремится свернуть и в деле привилегий и прав с общеевропейского пути, есть уже само по себе – и в славянофильском смысле хороший признак; может быть, даже самый лучший, не во гнев славянофилам будь сказано.
Славянофилы желают, чтобы русское государство было прочно, долговечно. Сословный строй в десять раз прочнее бессословного. При существовании крепких и самоуверенных высших сословий, привычных к власти и не тяготящихся ею, – государства живут дольше. (Даже Турция, в которой, строго говоря, сословий не было ни у мусульман, ни у христиан, начала быстрее склоняться к упадку, как только права христиан стали расширяться, а права мусульман, бывших чем-то вроде иноверного дворянства, начали уменьшаться.)
Славянофилы всегда хотели, чтобы Россия жила своим умом, чтобы она была самобытна не только как сильное государство, но <и> как своеобразная государственность.
Разве не самобытно, разве не своеобразно решение восстановить в новой форме сословия в то самое время, когда и Германия значительно демократизована, благодаря соединению своему, – и в самой Англии право первородства лордов едва-едва держится? С этой стороны – с сословной – старые славянофилы были и сами ничуть не оригинальны, и для России не умели видеть самобытность и умственную независимость там именно, где она оказалась особенно нужной.
С этой стороны славянофилы представлялись мне всегда людьми с самым обыкновенным европейским умеренно либеральным образом мыслей. И Государь Николай Павлович был прав, подозревая постоянно, что под широким парчовым кафтаном их величавых «вещаний» незаметно для них самих скрыты узкие и скверные панталоны обыкновенной европейской буржуазности[1]. И еще о самобытности. Николай Петрович Аксаков в своей, к счастью[2] не одобренной начальством, статье (Русск. дело; 89 г., № 6) вознегодовал на сословную реформу графа Дмитрия Андреевича Толстого.
1
См.: Сообщения о взглядах И. С. Аксакова на
2
Я говорю – «к счастью» не по враждебному какому-либо отношению к пострадавшему «Русскому делу» или к самому г-ну Аксакову. Избави Боже! Напротив того, я всегда ценил ум и ученость последнего; и «Русск. делу», как изданию весьма живому, во многом сочувствовал и до сих пор жалею, что оно прекратилось. Я в свое время потому лишь порадовался цензурной каре, что по строгости этой меры мог судить, как мало правительство расположено «шутить» дворянским вопросом.