14. О ХИТРОСТИ БИЛЛУГА
Случилось как-то епископу прибыть в город бодричей Микилинбург, и Биллуг со знатнейшими людьми вышел ему навстречу, принимая его с притворным уважением. И вот в то время, когда епископ однажды занимался общественными делами, упомянутый князь бодричей обратился при всех к нему с [такой] речью: «Великую благодарность должен я принести тебе, достопочтенный отец, за милость твою, хотя и понимаю, что никаких сил у меня не хватит, чтобы достойно ее выразить. О личных благодеяниях, которые ты мне оказал, которые многочисленны и требуют длинных речей, в настоящую минуту я не буду говорить. Но я вынужден вспомнить об общем для всей страны благе. Твои старания о восстановлении церквей и спасении душ для всех очевидны, однако известно [также], сколько оскорблений со стороны государей благодаря своей предусмотрительности ты от нас отвел, так что мы можем существовать в мире и спокойствии, сохраняя их милость. Поэтому мы тотчас же вручили бы чести твоей и себя, и все наше, если бы от нас этого потребовали. Я осмеливаюсь обратиться к тебе с маленькой просьбой, и не смущай меня отказом. Существует у бодричей считающаяся десятиной дань в пользу епископа, а именно с каждого плуга, который соответствует двум волам или одной лошади, вносится одна мера зерна, 40 пучков льна и 12 монет хорошей монеты; кроме того, одна монета, которая полагается сборщику. Прошу тебя, позволь собирать это мне на содержащие племянницы твоей, т. е. моей дочери. Чтобы тебе не показалось, что я прошу [этого] в обиду тебе и в ущерб твоему содержанию, я прибавляю к твоим владениям во всех городах, имеющихся в земле бодричей, деревни[222], которые ты сам выберешь, сверх тех, которые давно уже перешли под власть епископа по императорским пожалованиям».
Епископ, не замечая хитрости [этого] ловкого человека, скрытой за красивыми словами, и думая, что ничем не повредит себе при этом обмене, без промедления согласился [выполнить] его просьбу. Он сам выбрал себе во владение самые большие деревни, а дань, о которой я упоминал выше, уступил своему шурину, чтобы тот собирал ее на нужды своей дочери. Пробыв довольно долго у бодричей, он разделил землю между колонами[223], чтобы они ее обрабатывали, и, устроив все, вернулся к ваграм. Находиться здесь было ему удобнее и безопаснее, ибо славяне по природе своей ненадежны и ко злу склонны, а поэтому их следует остерегаться.
Кроме других подворий, было у епископа два [особенно] богатых, где он чаще всего останавливался, — одно в местечке[224], которое называется Бузу, другое на реке Травне, в месте, именуемом Незенна[225], где находился храм и каменный дом, развалины которого я видел в юности, неподалеку от подошвы горы, которую древние называли Ойльберг, современники же по крепости, на ней возведенной, — Зигеберг[226].
Через много дней, в течение которых епископ Ваго, очень занятый другими [делами], редко посещал землю бодричей, вышеупомянутый Биллуг вместе с сыном своим Мечиславом, используя благоприятные условия, понемногу сплел хитрость, задуманную им против своего господина и пастыря. Тайком он начал опустошать грабежами владения епископа, которые тот ему, как верному человеку и своему шурину, отдал под надзор, и стал посылать в них своих слуг, которые украдкой похищали у колонов лошадей и различное имущество. Он стремился довести дело до того, чтобы епископ лишился прав как на десятину, так и на владения, [считая, что] если приведет в расстройство главу [церкви], то легче будет уничтожить служение.
Между тем епископ, прибыв в землю бодричей и учинив здесь со своими колонами розыск, с полной ясностью раскрыл, благодаря чьим козням причинено такое разграбление его владениям. Охваченный возмущением и ужасом, что неудивительно, так как в тех, кого он считал самыми близкими друзьями себе, он открыл злейших врагов, и опасаясь, как бы уже существующий новый рассадник веры не отпал, он начал сильно колебаться духом. Прибегнув [наконец] к средству, которое представлялось ему для этого времени наиболее безопасным, он стал испытывать, не удастся ли ему исцелить медленно подкрадывающуюся болезнь словами убеждения, и начал льстивыми речами уговаривать своего шурина, чтобы тот отказался от принятого намерения и не отдавал церковных владений на разграбление разбойникам, пугая его, что если он не образумится, то впадет в немилость не только у господа, но и у императора. Тот, готовя в ответ на упреки новую хитрость, сказал, что никогда он против господина своего и пастыря, к которому всей душой всегда в высшей степени расположен, не предпринимал таких бесчинств; если что было, то все это произошло вследствие козней разбойников, которые, иногда приходя сюда от ран или вильцев, не щадят и его владений; он охотно примет участие и советом и помощью, чтобы их задержать.
222
Выражение Гельмольда — «в городах, имеющихся в земле бодричей, деревни» — обратило на себя внимание еще Гильфердинга. Для него оно являлось свидетельством дробления этой земли на жупы с городами как их центрами (Указ. соч., стр. 105). Под жупами же он подразумевал союзы деревень и отождествлял жупу с русской вервью (там же, стр. 100). Надо думать, Гильфердинг был до известной степени прав. Очевидно, в это время бодричи жили сельскими территориальными общинами, в состав которых входили города (грады, гроды) — укрепленные пункты с прилегающими к ним деревнями.
225
Потом Гниссау. Богуславский предполагал, что в названии деревни Гельмольд пропустил начальное «г» и что по-настоящему оно звучало Гнезенна (W. Boguslawski. Указ. соч., т. III, стр. 324).
226
Ойльберг — далее Гельмольд называет эту гору Альберг (I, 49). О Зигеберге см далее (I, 53).