На рубеже XIX-XX вв. хроникальный рассказ о Пясте и его родственниках стал рассматриваться в качестве отголоска комплекса «аграрных» мифов, цикла мифологических сказаний, связанных с культом плодородия[191]. Отражение культа плодородия в текстах польского предания о Пясте подтвердилось, и этот тезис был принят современными учеными. Ключевым аргументом, доказывающим возможность такого истолкования, стала этимология и мифологическая семантика имен Пяста, Попеля и членов их семей[192]. Имя Пяст возводилось к обозначению втулки или оси колеса, «ступицы», имя его отца Котышко — к словам «коса», «косьба»[193], Репка — к обозначению овоща (от «репа»), имя же Попель этимологизировалось как «пепел», что позволяло связать его с историческими данными о подсечно-огневом земледелии у славян. Имя сына Пяста Семовита (фактического основателя династии) надежно этимологизируется от слова «семья» (первая часть имени — от sem, sembja, вторая — от vit, «хозяин», «владелец»)[194].
Современные исследователи на основе критики источников (сравнения письменных славянских и иностранных текстов, а также археологических данных) пытались воссоздать этапы древнейшей истории западнославянских племен и первые этапы становления дружинных, а затем раннефеодальных государств.
Среди работ, связанных с этой темой, выделяются фундаментальные исследования X. Ловмяньского, который подробно реконструировал процесс сложения польского государства. По его предположению, предания отражают эволюцию княжения полян с центром в Гнезно, а в повествовании Галла «смешаны» архаичное мифологическое предание (о Пясте и Попеле) и племенные сказания о событиях второй половины IX в.[195] В своей ранней работе Ловмяньский высказал плодотворную идею о том, что все имена князей до Мешко I (первый польский князь, принявший христианство, женившийся на кйяжне из чешского княжеского рода и известный по немецким источникам[196]) суть имена Полянских племенных божеств или предков-эпонимов (он сопоставил имя сына Пяста Семовита с именами западнославянских богов, например, Святовита)[197].
Исторический подход к легенде о Пясте и Попеле использовал К. Шляский. Для него было важно определить географические, этнографические, правовые, социально-политические реалии, стоящие за преданиями[198]. Продолжилось генеалогическое и филолого-этимологическое изучение истории первых представителей княжеского дома Пястов[199].
Еще один вариант исторического истолкования рассказа о Пясте предложил К. Подканьский. Он считал, что легенда о Попеле и Пясте отражает племенные столкновения[200]. В аналогичном ключе, но как внутриплеменной конфликт интерпретировал историческую основу этого сюжета В. Хенсель[201]. Основные выводы историографии обобщены в специальных статьях польского «Словаря славянских древностей»[202].
Наиболее полный очерк истории раннего периода развития чешского государства принадлежит X. Ловмяньскому[203]. Специальное исследование этапов становления власти в Чехии и особенностей политических институтов на основе преданий, отразившихся в Хронике Козьмы Пражского, было произведено Ф. Граусом[204]. В его статье основное внимание уделено идеологии власти, представлениям об идеальном правителе, процессу трансформации племенной легенды в династическую. В заключение Граус делает верный и перспективный вывод о том, что повествование Хроники представляет собой «переработанные мифологические элементы»[205]. В отдельном исследовании Граус подробно разбирает аспекты образа Либуше в сравнении с другими женскими персонажами мифологий, восходящих к индоевропейской традиции[206]. Собственно предания как источник текстов Хроники Козьмы Пражского подробно исследованы в работах Д. Тржештика. Он выделил в памятнике два комплекса преданий: первый восходит к архаичной (скорее всего, общечешской, если не общеславянской) мифопоэтической традиции (рассказ о праотце Чехе, рассказ о Кроке и его дочерях)[207]; второй — к племенному сказанию чехов, переосмысленному в качестве династической легенды[208]. Фольклорные мотивы Хроники Козьмы рассматривались также А.С. Мыльниковым[209].
Ряд исследований посвящен изучению мифологических истоков образов правителей и их атрибутов в контексте языческой традиции[210]. Выяснялись этимология имен и происхождение персонажей — польского Крака и чешского Крока[211], и трех сестер (Кази, Тэтка, Либуше)[212]. Отдельно исследовались происхождение мифологической эпонимической пары «Чех и Лех»[213] и ее превращение в триаду братьев-прародителей трёх славянских народов (Лех, Чех, Рус)[214]. Судя по этимологии, оппозиция «Чех — Лех» представляет собой противопоставление обработанной (вспаханной) и невозделанной земли (целины)[215].