5. Роль личных достоинств при получении власти, отсутствие аристократической традиции.
6. Обязанности правителя — организационные (основание городов) и судебные, редистрибутивные (организация пиров в польской легенде).
7. Многоэтапность процесса конституирования власти, вначале протекающего в отдельном микросоциуме, затем — в рамках этнически однородных групп.
Нужно подчеркнуть, что в славянском мире на первых этапах становления власти у правителя отсутствует военная функция, а у его семьи — аристократический статус. Князья занимаются исключительно мирными «профессиями» — они пахари, охотники, перевозчики, кузнецы (?). Достоинства доблести и знатности обретают только их потомки. Отдельные военные реминисценции (в частности, в легенде о Кие, в восхвалениях Пяста и его потомков) — результат позднейшей компиляции разновременных мотивов легенды или влияния элитарной дружинной идеологии.
С описаниями «мирного» политогенеза в летописях и хрониках славян, основанными на архаичной племенной традиции, выразительно контрастируют северноевропейские дружинные сказания о происхождении власти. Это близкие по мотивам легенды северных германцев: сказания о призвании Рюрика (ПВЛ), о приглашении саксов (Хроника Видукинда Корвейского), о призвании в Британию братьев-правителей Хенгиста и Хорсы (Хроника Беды и Англосаксонские анналы)[288]. Все перечисленные сказания относятся к типу переселенческих, к «эпосу миграций»[289]. Вожди северогерманских политических образований ориентированы на выполнение военных задач, организацию правового пространства, агрессивную экспансию, внешнюю торговлю. Их власть экзогенна для подчиненных этносов. Прослеживаются устойчивые представления об элитарности власти, отразившиеся в сентенции Олега Вещего, адресованной Аскольду и Диру: «Вы неста князя, ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа ... А се есть сынъ Рюриковъ»[290]. В результате деятельности этих вождей создаются ранние «дружинные государства», расцветают полиэтничная дружинная культура и военная идеология.
В связи с этим необходимо отметить специфику ПВЛ, где отразились две традиции этиологии власти: раннегосударственная северогерманская и архаичная славянская. Легенда о Кие и сказание о Рюрике отражают разные пласты исторической памяти и разные этапы политогенеза. Именно потому прямое историческое сравнение этих сюжетов и, на их основе, типов власти у руси и полян принципиально невозможно. Славянские легенды о первоправителях по своим мотивам и отраженным реалиям должны сопоставляться, скорее, с более ранней мифолого-эпической традицией германских народов.
Примечания:
261. Формозов, 2002. С. 4, 138-145.
262. Дюмезиль, 1990. С. 131-172; Dumézil, 1968.
263. Раевский, 1977. С. 145-171.
264. Гуревич, 1973. С. 159-175.
265. Лаку-Лабарт, 1999. С. 9-41.
266. Рогов, Флоря, 1982. С. 96-119; Флоря, 1982. С. 120-143; Исаевич, 1982. С. 144-166; Наумов, 1982/1. С. 195-212; Наумов, 1982/2. С. 167-181; Литаврин, 1982. С. 49-81. Ср.: Клейн, 1973. С. 1-15.
267. Повесть временных лет, 1996. С. 8-9. В описаниях земель, освоенных славянами, летописцы используют библейские цитаты и аллюзии, западные хроники обращаются к античным мотивам. Сравнение «земли обетованной» ветхозаветной, античной и славянской традиций может стать темой отдельного исследования. Между тем достаточно распространенный вывод о позднейшем домысливании и конструировании такого рода «пейзажных» пассажей вряд ли правомерен. Картина благодатных земель характерна для славянского фольклора, а особая роль специфики места обитания для самосознания славян отразилась в их этнонимии, ориентированной на топонимы (Буданова, Горский, Ермолова, 1999. С. 160-177). По данным археологии, именно долины рек, лесостепные и лесные территории были основными местами расселения славян в Восточной Европе. Высокие берега и мысы — традиционные места создания укрепленных поселений.
268. Cosmas. I. 2.
269. Gall. Prolog.
270. Данилевский, 2004. С. 143-144.
271. Иванов, Топоров, 1965; Топоров, 1994. С. 161-164. Ср. материальную проекцию этих представлений у славянских племен: Буров, 1997. С. 87-98. Об истоках и смысле обряда возведения кургана см.; Формозов, 1966. С. 88-92.
272. Ловмяньский, 2003. С. 28-188.
273. В славистике существуют по меньшей мере пять конкурирующих версий о прародине славян. Все они исходят из внешне логичной концепции одной прародины, хотя более перспективной является идея А.А. Шахматова о нескольких прародинах: после этапа «индоевропейского единства» славянский этнос неоднократно разделялся, и каждое разделение сопровождалось уходом «расколотого» народа с очередной «родины». Можно говорить о прародине «балтославян», прародине праславян, прародине южных и восточных славян (видимо, Карпаты), прародине восточных славян (Дунай). Все эти смены мест обитания отразились в языке и фольклоре (Шахматов, 2001/1. С. 9-80; Шахматов, 2001/2. С. 81-220). Выявление прародин отдельных групп славян затруднено дисперсным характером их миграции: так, на север Руси попали группы из Южной Прибалтики, Балкан и Левобережья Днепра {Ямин, 1992. С. 37-74; Зализняк, 1995. С. 36-46, 134-145; Конецкий, 1999. С. 218-235).