Петро сплюнул на дно траншеи и покрутил в руках отобранную у Васьки фляжку.
— Как ты думаешь, что там? — спросил он у грузина.
— Отвинти крышку и узнаешь, — посоветовал Мурзик.
— Коньяк там, — подал слабый голос Васька. — Армянский.
— Надо же, как отцы командиры живут! — удивился грузин. — Петруха, дай-ка хлебнуть.
Москалюк отдал фляжку.
Мурзик скрутил колпачок и присосался к отверстию. Его могучий кадык заходил по горлу, как насос на нефтяной скважине — тяжко и равномерно. Отпив хорошенько, грузин отдышался и, передав фляжку Петро, с восторгом заявил:
— Давно такого чуда не пил!
Москалюк тоже глотнул, крякнул от удовольствия и сказал:
— Эх, пожрать бы еще что-нибудь!
— Скоро нас накормят ополченцы, — сказал Мурзик.
— Ах, так вы тоже сдаться захотели? — лебезящим голосом поинтересовался Нечипурло. — Простите меня, я не знал! Пробираясь к этому окопу, я думал, что вы при начавшемся обстреле давно смылись! Я не ожидал вас застать здесь! Но раз ваши цели совпадают с моими, то почему бы нам не выпить вместе?
И просительный взгляд Васьки уперся в Москалюка, державшего заветную емкость в руке. Петро с Мурзиком переглянулись и рассмеялись хором.
— Дай ему хлебнуть, — распорядился Мурзик.
Петро встал, сделал шаг в сторону Васьки, и всунул тому в рот горлышко фляги. Нечипурло задвигал щеками и инстинктивно ухватился руками за сосуд. Мурзик тут же заорал:
— Эй! Хорош! Всю флягу высосет!
Петро отнял емкость от губ Васьки, сел на прежнее место и сам хлебнул из горлышка. Коньяк оказался не то, чтобы очень, но все равно неплохим (ибо командир роты никак не тянул на того, кто пьет коньяки из категории «чтобы очень»). На старые самогонные дрожжи Петро с Мурзиком развезло — как юных пионеров со стакана плодово-ягодного вина «Золотая осень». Грузин от доброты душевной еще раз дал хлебнуть коньяка Нечипурло и принялся петь песни. Командир роты тут же стал ему подпевать, хотя ни слова по-грузински не знал.
Незнание языка совсем его не остановило, потому что владение интернациональной нотной грамотой и так всегда помогает в жизни. Особенно, если использовать такие слова как «ла-ла-ла», «вау-у-у» и «тру-ля-ля». Вытье и труляляканье Нечипурло существенно усилило объемность звучания грузинских композиций, и Мурзик благодарно кивнул головой ротному. Но дуло автомата, направленное в пузо неожиданно появившегося бэк-вокалиста, в сторону не отвел.
Петро, не обращая внимания на возникнувшую гротескную ситуацию, просто наслаждался концертом и больше ни о чем не думал. Ни о принципах национализма, ни о жизни, закатившейся в тупик. Он даже не вспоминал свою американизированную задницу, в этот трагический момент утрамбовавшую подсумок с автоматными магазинами в холодную зимнюю землю. Ему было просто хорошо. И все. И свист пролетавших над головой снарядов больше не беспокоил Москалюка, так как летели они дальше него и несли смерть не ему…
Неожиданно рев канонады стих и в рассветную красноту неба рванулся уже ничем и никем не заглушаемый звук чистого и бархатного баритона Мурзика. Последние строчки песни он пропел по-русски:
— Где же ты моя, Сулико-о-о!
Москалюк попытался захлопать в ладоши, но не смог, так как этому помешала фляжка, зажатая в одной из его рук. Тогда, сохраняя ситуационный напор, он предложил:
— Может, споем гимн Украины?
Лицо Мурзика странным образом скуксилось, а Нечипурло, покрутив пальцем у виска, вообще перевел глаза вправо по траншее и легонько засвистел одну из популярных блатных песенок.
Петро, помолчав несколько секунд, спросил у грузина:
— А про Хас-Булата знаешь?
Мурзик, усмехнувшись, ответил:
— Знаю, конечно. Кто ж эту песню не знает? Но она совсем не грузинская и потому — петь ее сегодня у меня нет никакого настроения.
— Как хочешь! — воинственно воскликнул Петро. — А я вот возьму и спою!
Мурзик приглашающе взмахнул рукой. Москалюк раскрыл рот и взревел:
— Хас-Булат уда-а-лой, бедна сакля твоя-я-я! Золотою казно-о-ой я осыплю тебя-я!
Нечипурло тут же подключился. Но уже не трулялякал, а пел нормальными словами. У него был чудесный тенор, и песня зазвучала довольно гармонично. Грузин принялся дирижировать левой рукой, так как правая у него была занята автоматом, все еще направленным в живот своего ротного командира. И он совсем не собирался снимать его с мушки, хотя давно заметил две фигуры, тихо возникшие над головами певунов.