Костян, дергая в нужных местах вожжами, периодически нырял рукой в пазуху, что-то из нее доставал и булькал горлом. Через некоторое время Пафнутий заметил, что от головы возницы начали исходить тонкие струйки пара. Он спросил:
— Сын мой, чем это ты там булькаешь?
— Я не твой сын, — ответил Костян, не оборачиваясь. — Я православный.
— Бог один, — сообщил святой отец.
— Я знаю, — кратко согласился возница.
— А раз так, то он велел делиться, — резюмировал Пафнутий.
Костян подумал немного и решил, что попутчик его прав.
— Ладно уж, — сказал он. — Холодно сегодня. Садись рядом.
Пафнутий живо перебрался вперед, уселся справа от электрика и взял в руки протянутую ему армейскую фляжку.
— Хлебай смело, — разрешил Костян. — У меня еще есть.
Пафнутий хорошенько отпил из горлышка и заперхал обожженным горлом.
— Это спирт? — просипел он.
— Не, — ответил Костян. — Самогон. Но крепость у него — семьдесят два градуса. Для себя же делаю. Как можно разбавлять?
— Ага, — ответил святой отец, пытаясь отдышаться.
— Вот только закусить ничего нету, — продолжил разговор Костян. — Надолго же не собирался. Скоро приедем. Главное — на разведчиков не нарваться.
Электрик сам приложился к фляге, привычно булькнул горлом и спрятал сосуд в пазуху. У Пафнутия почему-то вспотели пальцы на ногах, и ему вдруг захотелось, расстегнув верхнюю пуговицу ватника, запеть арию из какой-нибудь оперы.
— По асфальту если ехать, упремся в блокпост, — начал рассказывать Костян. — Нас там в любом случае не пропустят. Хорошо, если живы останемся… Стоят на этом блокпосту бандеровцы из батальона территориальной обороны под названием «Паляныця». Во время гражданской войны бандиты этим добрым хлебным словом проверяли людей на национальную принадлежность. Сказал правильно — украинец. Проговорил «Паланица» — москаль. Значит — пулю в затылок. И не имело значения, красный ты, белый или зеленый…
— Так может, нам надо было ночью ехать? — поинтересовался Пафнутий.
— Ты что? — удивленно воскликнул Костян. — Ночью они стреляют, не разбираясь. Тень увидели — бах! На фиг надо так рисковать? Ничего. Мы по проселочку проедем. Во-он за той рощей уже территория ополченцев. Там ты уж как-нибудь сам…
Костян снова достал флягу, и они от души хлебнули из нее. Пафнутию стало совсем жарко, и петь захотелось сильнее, чем раньше. Но он не стал этого делать, опасаясь бандеровцев из батальона «Паляныця», которые могли услышать его арии и пристрелить в затылок за то, что он не знал украинского языка.
Но на опушке рощи их ждал сюрприз. На дорогу из кустов вышла группа вооруженных людей и достаточно убедительно приказала остановиться. Рукава курток солдат красовались шевронами с написанным на них словом. И слово это было — «Паляныця».
Один из них, по-видимому, офицер, грозно спросил по-русски:
— Кто такие?
— Ме-е-естные, — ответил Костян, начав заикаться. — Едем в гости к моему свояку. Он за рощей живет, на той стороне. У него внук родился.
Офицер, недобро посмотрев на возницу, перевел взгляд на Пафнутия и спросил:
— А это что за толстая пузатая харя?
— Как ты смеешь, бесов сын, так говорить на отца святого общества «Церковь райского блаженства»? — не выдержал хамства разгоряченный самогоном отец Пафнутий. — Я — мессия, посланный Господом на землю с целью образумить таких безбожников как ты!
— Как же… — Удивленно задрал вверх брови офицер. — Судя по твоей бородище — никакой ты не святой отец, а самый обычный москальский попяра, удирающий к сепаратистам от священного гнева украинского народа. Ну-ка, брысь с телеги!
Дуло его автомата поднялось вверх и Костян с Пафнутием шустро выполнили поступивший приказ.
— Руки за голову! — крикнул офицер и подал команду своим бойцам, — обыскать телегу!
Бойцы споро принялись за дело, и на свет белый был извлечен громоздкий чемодан Пафнутия, в котором кроме пальто с шапкой оказались: ряса, пара шерстяных трусов, палка сырокопченой колбасы и толстая пачка презервативов.
— Ага, — утвердительно сказал офицер. — Я не ошибся. Ну-ка, досмотрите их самих!
Кроме двух полупустых фляжек с самогоном и плоскогубцев из карманов Костяна вытащили еще и московскую газету «Комсомольская правда». Один из бойцов тут же исхлестал этим печатным изданием лицо Костяна, и когда газета измочалилась до вида грязной тряпки, отшвырнул ее в сторону. Костян, краснея распухшим от такого обращения лицом, застыл по стойке «смирно» и не шевелился, рассчитывая, что на этом его мучения закончились.