Он призвал раба и спросил его об Истоке. Тот еще не возвращался. Тогда грек велел ждать его; когда бы Исток ни пришел, пусть незамедлительно идет к нему. Даже ночью.
Вечер давно уже остудил горячий весенний день. Ожили форумы, в садах зазвучали цимбалы и бубны, на море колыхалось множество огоньков. Все спешили под звездное небо насладиться вечерней прохладой.
Эпафродит тоже гулял по террасе. Весь день он напрасно поджидал Истока. Его охватила тревога. Юмор, с которым он утром отнесся к разыгрываемой Феодорой комедии, пропал. Он быстро ходил меж цветами. Голова склонилась на грудь, лоб покрыли морщины, косматые брови хмурились. Неотвязные думы одолевали его.
«Зачем мне это? Я много сделал для варвара, спасшего мне жизнь, и с радостью помог бы ему еще. Но если он, безумец, сам катится в пропасть, сам идет навстречу беде, что я могу поделать? Справедливо сказано: любовь лишает разума! Отверзнись перед ним ад и скажи ему: скройся, или ты умрешь! — и он не скроется. За один поцелуй он готов сесть в лодку Харона!»
С досадой ударил Эпафродит тростью по головке цветущего мака, и багровые лепестки посыпались на песок.
«Феодора ревнует, это ясно. Асбад ревнует, это тоже ясно. Тяжко тому, на кого ощерились гиена и волк. Исток, может быть, уже в тюрьме, может быть, он уже шагает бог весть куда к варварской границе, а может быть, корабль везет его в Африку. В Константинополе, где властвует император — единственный творец законов, — все возможно. Он закрыл эллинские школы[101], лучше бы ему закрыть дворец и вымести мусор за порог. Лицемеры!»
Грек снова стукнул по маку, и еще три лепестка, кружась, упали на землю.
Тут он услышал три громких удара в ворота. Эпафродит стремительно повернулся и пошел ко входу. По брусчатке двора стучали подковы.
— Наконец-то!
Старик быстро прошел из сада в дом. У дверей его уже ожидал Исток. Доспехи юноши были покрыты пылью. По лицу катились капли пота.
— Светлый, могущественный, я явился прямо к тебе, ты звал меня. Прости, я весь в пыли и поту.
— Ничего. Иди за мной, центурион!
По узкому, освещенному мягким фиолетовым светом коридору они прошли в перистиль[102]. Прекрасные снежнобелые коринфские колонны поддерживали его аркаду, посередине шелестел фонтан, окропляя трех играющих наяд.
— Ты устал, центурион. Садись.
Он указал на каменную скамью, придвинул себе шелковый стульчик и сел напротив Истока.
— Асбад сегодня будто взбесился. Он так далеко загнал моих воинов и так их нагрузил, что человек десять упали посреди дороги. Должно быть, черти его самого оседлали и не давали покоя!
— Что, он тоже узнал о твоей встрече с Ириной?
— Моей встрече?
— Не лукавь, Исток! Вспомни о своем обете, подумай о том, что я теперь твой отец, и не таи от меня ни единого слова.
— Господин, тебе известно, что я разговаривал с Ириной?
— В Константинополе шпионов что иголок на пиниях.
— А как ты узнал?
— Пусть тебя это не беспокоит! Этого я тебе не скажу! Рассказывай, о чем вы говорили с Ириной?
— Мы говорили о богах, она вдохновенно, словно была жрицей Святовита, рассказывала мне о своем боге!
— И больше ничего? Говори скорее!
— Она обещала прислать мне Евангелие своего Христа.
— Ты будешь читать Евангелие?
— То, что пришлет она, я буду читать, буду целовать каждую букву, ибо их видели ее глаза, в которых живет чудесная родина славинов.
— Хорошо, читай, и если чего-нибудь не поймешь, тебе растолкует Касандр. В Евангелии заключена истина!
— Мне не нужен Касандр, она сама придет, сама…
— Ирина?
— Ирина, господин!
— Это невозможно! Придворная дама не может посещать варвара. Ты не знаешь Константинополя и его строгих обычаев!
— Светлейший, зачем боги создали ночь? Зачем они проложили голубую дорогу от садов Эпафродита к императорским рощам, дорогу, по которой не гремят телеги и не стучат подковы, пробуждая лишние глаза и уши?
Эпафродит молчал, едва слышно бормоча сухими губами справедливое изречение Еврипида: «Любовь лишает разума».
— Значит, ночью, по морю… Следовательно, вы решили вместе идти навстречу гибели.
— Навстречу гибели? Она будет толковать мне Евангелие, разве это ведет к гибели? Странные люди в Константинополе! Если она, чистая, как солнечный день ранней весной, снисходит говорить со мной о своем боге, разве это гибель? Честный варвар не понимает вас!
Эпафродит насмешливо усмехнулся. Его маленькие глазки вонзились в Истока.
— Сынок, если ты ночью встречаешься с красивой женщиной, кто в Константинополе поверит тебе, что вы говорили о боге?
102
В античные времена и в Византии прямоугольный двор, сад или площадка, обнесенные крытой колоннадой.