Асбад тоже страдал. Но его муки не были больше муками любви, он жаждал мести. Беспросветная мгла воцарилась над ним. Феодора уже не упоминала имени Истока, не шутила с Ириной, была холодна и к нему. А его душа втайне от всех горела и клокотала. Ни единым словечком не решался он напомнить самодержице о влюбленных, которым поклялся отомстить. И лишь на Истоке он мог срывать злобу и мучил его на упражнениях так, что всякий другой на его месте давно бы изнемог. Однако варвар и его воины были выносливы, они неизменно побеждали, неизменно были первыми. Ни разу Асбаду не удалось унизить Истока.
Феодора была задумчива. Дамы трепетали, предчувствуя недоброе. Вечера теперь она часто проводила в одиночестве.
— Императрица влюбилась, — перешептывались в укромных уголках прекрасные дамы. Они перебрали всех патрикиев, всех офицеров, преторов, но поведение императрицы, ее увлечение оставалось для них тайной за семью печатями, подобно книге, упомянутой в Апокалипсисе.
Феодора на самом деле страдала. Иногда в душе ее пробуждались такой гнев и стыд, что она вскакивала с криком: «Прочь, прочь, черные тени! Хватит! Не хочу, не могу!» Однако тут же подкрадывался мудрый Эпикур. Сверкало гордое тело Истока, когда он на ипподроме сбрасывал с себя белые одежды и вскакивал на коня. Напрягались его мускулы, когда во время маневров он ударял по отряду Асбада. Воля ее ослабевала, она отдавалась мгновению…
— Не хочу, — решительно сказала она.
Новая мысль родилась в ее голове, и она отправилась к Управде.
В шерстяной хламиде, с перевязью через плечо Юстиниан сидел в своем покое среди груды судебных актов, которые почти все решал самолично.
— Всемогущий мой повелитель! Моей душе тяжко оттого, что тебя нет со мной. Приди, отдохни у меня, о добрейший государь!
— Единственная моя, свет очей моих, Юстиниан придет, придет скоро, и тогда мы возрадуемся сообща. Но ты видишь, заботы, заботы, бессонные ночи! Пока не могу, не могу! Пусть вся империя радует и развлекает тебя, пусть падают перед тобою ниц, пусть нард и мирра благоухают перед тобой, дабы время без меня прошло приятно и радостно.
— Как ты добр, всемогущий властелин земли и моря! Прикажи купить мне шелку, тяжелого шелку, я расстелю его по всем залам, чтобы все закипело подобно легкой пене Пропонтиды.
Лицо Управды омрачилось.
— Я сам погнал бы верблюдов через пустыни в Индию и нагрузил бы их шелком для тебя, моя единственная, святая! Но у повелителя земли и моря нет сейчас в казне столько золота, чтоб удовлетворить твое желание. Прости!
— Прощаю! — сказала она и вышла.
Феодора затворилась у себя, и слезы оросили ее глаза. Она взглянула на храм святой Софии и с завистью прошептала:
— Для тебя золото есть, для императрицы его нет. Зачем мне такой император!
Небо было закрыто облаками. Хмурый вечер окутал город, когда Исток возвратился из казармы. У ворот, пританцовывая от радости, его поджидал Нумида. Он трижды бросился на землю перед центурионом, а затем вытащил из-за пазухи маленький свиток и отдал его воину.
— Господин, пришло то, чего ты ждал, пришло, о как я счастлив!
Исток жадно схватил письмо и быстро прошел по двору в сад.
Дрожащими пальцами он сломал печать и развязал бечевку.
— Она придет. Сегодня в полночь! О боги! О Девана!
Он сбросил доспех, отправился в ванну, потом надел мягкую белую тунику и сунул ноги в ароматные мягкие сандалии. Приказал Нумиде принести цветов. Сам разбросал их по комнате, оросил ее благоуханным шафраном, а в серебряный челнок распорядился налить драгоценного масла, чтоб от огня струился тончайший аромат. Потом вышел и, отобрав десять самых сильных рабов, велел им приготовить два челна, расстелить на берегу ковер, — потому что земля сырая, — и ждать в оливковой рощице, пока он их не кликнет.
Темная ночь накрыла город и море. Лишь немногие огоньки мерцали на кораблях, прогулочных лодок на воде не было.
Исток сидел на невысокой тумбе, к которой привязывали лодки. Взгляд его, устремленный на мрачное море, словно хотел проникнуть во тьму. Стоило волне плеснуть о берег, рыбе выскочить из воды, он вздрагивал и вскакивал с места. Ему чудились удары весел. Но снова все стихало и замирало, лишь море чуть слышно билось о берег. Исток встал и принялся ходить по мелкому песку. Однако шум собственных шагов мешал ему, и, вернувшись к тумбе, он снова сел. Юноша пытался думать о том, что он скажет ей, как ее встретит. Но все мысли, все слова, словно погружаясь в море, тонули в безмерном желании. Исчезало Евангелие, исчез мир, все его существо переполняла любовь. Мгновения казались ему вечностью; он не мог больше ждать, так бы и бросился в море и поплыл по волнам с криком: «Ирина, Ирина! Почему ты медлишь? Приди, приди, сердце так тоскует по тебе!»