С.В. Назин высказал гипотезу, что «славянское слово *dudlěbъ — «дулеб», а вернее его первую часть, следует выводить из того же источника, что и венгерское tót («славянин» — М. Ж.). Вероятно, оно образовано из сложения двух тюркских корней: «тат» и «оба». Последнее слово родственно китайскому «бу» — «часть», «племя» и неоднократно встречается в наших летописях в названиях половецких племён, таких как тортобичи (четыре рода), етебичи (семь родов), токсобичи (от названия тюркского племени «тухси»). В китайских источниках неоднократно упоминается жившее в Манчжурии племя (кумо)хи/(кумо)си, которое в тюркских надписях называется татабами, что следует понимать как «чужое, татское племя». Прообразом славянского «дулѣбы» могло стать тюркское словосочетание, которое в современном турецком произношении звучало бы как *tatli oba / татлы оба — «татское племя»[308]. По мысли историка, авары называли подвластных им славян «татами» — «зависимыми земледельцами», что стало у аваров, а затем и венгров, синонимом этнонима словене (ср. летописное «дулебы, сущая словены»).
Если гипотеза С.В. Назина верна, то проникновение этнонима дулебы на Волынь логичнее, вслед за С.В. Кончой и А.С. Кибинем, рассматривать как вторичное и распространившееся сюда из славянских регионов, более тесно соприкасавшихся с аварами.
По словам А.Е. Преснякова «в истории авар, собственно, нет и места для сколько-нибудь длительного их соседства в местностях, заселённых восточными славянами. Всё, что мы знаем о встрече этих славян с аварами, — это известие Менандра о разгроме антов аварами, которые грабили славянскую землю и забирали невольников. Исторической чертой народного предания, сохранённого летописью, могло бы быть разве воспоминание о жестокости авар к порабощённым пленникам. Но возможно и другое: что рассказ этот забрёл в нашу летопись книжным путем из западнославянского её источника, где шла речь о притеснениях аварами чешского племени дулебов в духе рассказов об этом латинской Хроники Фредегария»[309].
Ранее мы были склонны, вслед за А.А. Шахматовым[310], относить описанное в ПВЛ аварское иго над дулебами к Волыни[311]. Сейчас, однако, мы готовы допустить, что речь может идти именно о чешских дулебах[312] и в таком случае повествование ПВЛ об аварском иге над славянами хронологически и территориально совпадёт с пассажем Фредегара[313].
Что действие рассказа ПВЛ вполне могло происходить на территории современной Чехии и прилегающих к ней регионов, подтверждается западнославянской традиции об обрах, в которой они наделялись качествами древних исполинов (ср. летописное «быша бо объре теломъ велици, и оумомь горди»). По-чешски «великан» — obr, по-словацки — obor, obrovská, по-польски — olbrzym (древнепольское obrzym), по верхне-лужицки — hobr, по-словенски — óbdr. Прямую параллель находим в немецком hühne — «великан/исполин/богатырь», производном от этнонима «гунны».
Центр «державы» Само должен был находиться к востоку от Тюрингии и Саксонии, к северо-востоку от Алемании, к северу от фриульских лангобардов и к западу от Среднедунайской низменности, где, судя по археологическим и антропологическим данным, располагалось ядро Аварского каганата[314].
Лучше всего под эти координаты подпадают территории современных Северо-Восточной Баварии, Западной и Центральной Чехии, Северной Австрии, и прилегающие к ним районы, но более точное определение ядра «государства» Само в пределах указанного ареала является предметом дискуссий.
Весьма популярны идеи о моравской или карантанской локализации сердца политии Само, рассматривающие его в качестве политического предшественника, соответственно, либо Великой Моравии, либо Карантании[315].
Данные гипотезы основаны на стремлении найти истоки одного из двух древнейших славянских государств, увязав их с «державой» Само, и тем самым дать ему надёжную предысторию, но не имеют, на наш взгляд, под собой реальных аргументов.
П.И. Шафарик помещал центр «государства» Само в Чехии, соответственно, в славянах, у которых он княжил, видел чехов: «Средоточие этого государства находилось в Чехии, а пределы простирались на юг к самым Штырским Альпам, на восток к Татрам, на север почти к Спреве и Гавеле, а на запад довольно глубоко в немецкие земли, потому что, без сомнения, жезлу его покорялись и славяне, жившие у Соснового хребта, на Могане и Раднице»[316].
310
Учёный считал, что Волынь подвергалась аварским набегам с запада из Паннонии в конце VIII — начале IX в., когда с запада аваров теснили франки (Шахматов 1919: 21).
313
Неясным остаётся вопрос, в составе какого источника предание о насилиях аваров над чешскими дулебами попало в состав ПВЛ. Очевидно смешение в летописном пассаже славянской эпической традиции о борьбе дулебов с аварами, об иге, установленном кочевниками над славянами, со сведениями о восточном походе византийского императора Ираклия (610–641; о персидском походе Ираклия, в ходе которого была возвращена ценнейшая христианская реликвия — Крест Господень, и о почитании Ираклия за этот подвиг в христианском мире см.: Майоров 2011: 478–495) и об аварской осаде Константинополя в 626 г., извлечёнными из хроники Георгия Амартола, обращение к которой показывает полное отсутствие там чего-либо похожего на сюжет о притеснении аварами дулебов (Истрин 1920: 434). А.А. Шахматов пришёл к заключению, что рассказ об аварах и дулебах не мог входить в состав западнославянского «Сказания о переложении книг на славянский язык», отразившегося в ПВЛ, из чего заключил, что в летописном рассказе мы имеем дело с «русским народным преданием», речь в котором идёт о волынских дулебах (Шахматов 1940: 91–92). В.Д. Королюк также считал основу рассказа ПВЛ фольклорной, но относил его к чешским или паннонским дулебам и территориально-хронологически сопоставлял с пассажами «Хроники Фредегара» об аварском иге над славянами; на Русь, по мнению учёного, легенда попала в ходе межславянских контактов (Королюк 1963: 24–31). Ф. Курта высказал догадку, что один из списков «Хроники Фредегара» мог попасть в Моравию и там стать основой для создания рассказа, впоследствии попавшего в ПВЛ (Curta 1997: 150), однако сообщения Фредегара и ПВЛ существенно отличны друг от друга и не имеют прямого текстуального соответствия. В новейшей историографии А.С. Кибинь предпринял новую попытку обоснования западнославянского литературного происхождения летописного повествования о дулебах и обрах, но не смог указать конкретный источник, в составе которого оно попало в ПВЛ (Кибинь 2014: 157–165; 2017: 141–161).
315
См. например: Mikkola 1928: 77; Labuda 1949: 137–147, 186–189, 288; Grafenauer 1950: 151–169; Vaněček 1963: 211–227; Pohl 2018: 311.