– Я все понял. Мог бы сообщить о повышенном уровне, свои же люди. Из каталога кто-нибудь проходит?
– Да, Мерилин Монро. Ты ее должен помнить по операции в Баварии. Помнишь, рыжая такая стерва? Тогда она уволила весь западный отдел контроля. Но сейчас – серьезнее. Я не знаю, где она была три года, но вот всплыла и оказалась в списке близких к точке отработки.
Он дал на экран увеличение масштаба, и картинка показала густой смешанный лес недалеко от района тридцатикилометровой зоны отчуждения вокруг взорвавшегося чернобыльского реактора. Группы коттеджей, башню сотовой связи. Несколько голубых лесных озер. Бетонную автотрассу посреди разросшегося леса.
– Подозрительно освоенный участок, – молвил Рипли. – Впрочем, замеры по кюри в этом районе – полный ноль. Участок обнуленный. Очевидно, в 1986 году там была область очень высокого давления – гектопаскалевый пузырь, такое бывает, – и все прошло мимо. Да и сейчас там есть некоторая аномалия. Я не знаю, причем здесь Мерилин Монро, но она в списке! А у нас время максимум до шести утра.
Он налил себе еще полынной водки.
– Пока все исходные данные в режиме ожидания. Идут состыковки по времени и устранение «двойного налогообложения». Короче, ждем.
Рипли встал с кресла и прошелся по персидскому ковру, зацепив по пути ветку цветущего аспарагуса, вылезшую из тяжелой напольной вазы. Он подошел к окну размером во всю стену, поднял штору и вгляделся в глубину огней вечернего города. Везде одно и то же. Везде одно и то же… Поставил пустой бокал на фарфоровую китайскую кошку, вздохнул, подошел к проигрывателю, проглядел диски, нашел один, вставил и нажал пуск. Тяжелые звуки африканских барабанов выплели свою ритмическую паутину: дождавшись, наконец, лучика лазера, перебежали по нему, как по мостику между жизнью и смертью, из компакта – сюда. Они оказались живые-живые, но, помня о краткости существования здесь и сейчас, выдавали из себя все-все, что могли, до последнего звукоизвлечения. «Лав ми, лав ми, лав…» Хрипловатый голос знакомого тембра дал старт и вычеркнул из головы финиш. На весь гостиничный номер, с губительным для психики качеством звучания, исполнялся ремикс многолетней давности, но с тем же великим солистом.
Рыжий, хоть и с серьгой, помнил эти мелодии – мелодии юности его родителей и звуки его детства. Он нарвался на них совсем не к месту, как в капкан. Рипли выскочил на середину омархайямовского ковра и стал совершать немыслимые телодвижения, моментально удалив из головы все. Эта полнейшая пустота создавала идеальный резонанс. Эд прыгнул к нему и под грохот синкоп стал делить с Рипли танец на двоих, так же моментально уйдя в транс реанимированного рок-н-ролла.
Бах-бабабаба-бабах– бабабаба…Бахбабабабабабахбабабаба…
Включилась гитара: брунтадутии-брунтаду тьи-тью…
И саксофоны: тейрлу-тейрлу тьятью, тейрлу-тейрлу тьятью…
Бах-бабабаба-бабах-бабабаба… Бах-бабабаба-бабах-бабабаба…
Уолтер отбросил книгу – и присоединился к тандему с диким ирландским воплем. Певец же спокойно пел сквозь добрые полвека и был тут, рядом – текилы надо бы предложить. «Лав ми, лав ми, лав… Лав ми…» Бах-бабабаба-бабах-бабабаба… Бах-бабабаба-бабах-бабабаба!!!
Видимо, и многолетние монстеры, выросшие под потолками элитных номеров, не зная родины и настоящего величия, в этот момент вспомнили свою жизнь в дебрях Амазонки. Желая как-то приобщиться к ритму, они сделали единственное, что могли – они привлекли к себе внимание. Рипли зацепил ногой подставку с громадным, под потолок, растением, перебив ее бамбуковую ножку. Монстера медленно, а потом все быстрее принялась заваливаться набок и грохнулась всем своим шестиметровым весом посреди комнаты, разбив компакт-проигрыватель и всю фарфоровую утварь, расставленную повсюду в эклектическом наваждении. Музыка смолкла. Барабаны нырнули обратно в диск. Певец мог бы и остаться – свой парень, – но тоже ушел виртуальность памяти проигрывателя. Рипли упал в кресло и трясся десять секунд в гомерическом хохоте. Наконец успокоившись, он напомнил Эдварду:
– Эд, ну хоть раз, ну хоть единственный раз мы обходились без чего-либо подобного? Уже и женщин нет. И никто не пьяный. И веселиться нет причины. А оно – все туда же. Уолтер, ты умный: объясни хоть ты, что это такое?..
– Детерминизм, – коротко ответил Уолтер.
– А что это?
– Это – когда нельзя. Но если очень хочется, то можно.
– Хорошая философия, надо будет слова переписать.
Зазвонил внутренний телефон гостиницы. Рипли поднял трубку. «Вам телефонограмма». Рипли не очень сообразил, о чем речь: он ждал проблем с побитыми китайскими кошками, и еще плюс отвратительный туземный английский… «Телефонограмма?» – уточнил он. – «Примите» – «Записываю…» – «Эссе сумасшедшей экзистенции, 99» – «И все?» – «Все!» – трубку положили. Рыжий прошелся вдоль ствола монстеры, задумчиво рассматривая ее листья, напоминающие человеческие ладони. Наступил в листве на фарфоровую кошку, которая озабоченно хрустнула и рассыпалась.
– Уолтер, – произнес он, – «Эссе сумасшедшей экзистенции, 99». Это, я думаю, тебе.
Уолтер вытащил книгу – тощую, изорванную. На титульном листе было написано «В. Бобергауз. 24 эссе сумасшедшей экзистенции». Он открыл ее на девятой странице, отсчитал девятую букву, умножил ее алфавитный порядок на себя, прибавил 99 и прочитал Рипли переданный пароль. Джон быстро сделал набор на клавиатуре, и на экране появилась картинка в обрамлении пунктира.
– Так-так-так! Есть данные отработки. Плавающие, естественно. Все! Десять минут на сборы. Уолтер, оплати расходы, если возникнут. Но мы не съезжаем! Мы пока здесь!
Глава 4
Дочь Бизона тоже имела ведомственное имя. Она была Мэрилин Монро. Ну, а в миру – Мария Николаевна. Или просто Маша.
Мэрилин отдыхала на ферме каждый год. Она любила уединение, хотя часто подчеркивала свою экстравертность. Двойственность! Двойственность – вот основа потенциалов и магнетической красоты. Так кто-то когда-то ей говорил.
Ферма была частная, а точнее – ее отца. Не очень большая, окруженная охранным периметром из ряда натянутых в траве проводов – по некоторым шел ток высокой частоты, чтобы отгонять животных и предупреждать посторонних. Для них и пара табличек висела: «Под напряжением. Не подходить ближе 10 метров». Для жизни этот ток был неопасен, а проявлялся лишь легким шоком и щипком. Било по нервам – вот и вся профилактика. К другим проводам были подключены тепловизионные датчики и несколько широкополосных видеокамер. Было еще кое-что, но Маши это не касалось. Если необходимо, она могла в любое время суток снимать личным пультом, лежащим в кармане, защиту на 10 секунд – и «туда-сюда-проблема» не имела места быть.
Все-таки Маша была дочерью своего отца, единственной дочерью. Про ее личный пульт блокировки никто не знал. Бывало, появляясь ночью откуда-то со стороны звездного леса, она неприятно удивляла охрану и пугала живущую здесь прислугу. Никто не понимал, почему датчики не бьют тревогу при пересечении защитного периметра. Поговаривали, что она перелетала через провода по воздуху. Были-де у нее и такие способности. Но спросить никто ни о чем не решался. Дама была с характером. К ее мнению, – правда, очень редко и с вялым выражением лица, – прислушивался и отец: говори, мол, говори, чего уж тут… Прошлым летом она даже научную работу для него написала. Не он попросил, а она, услышав проблемные темы, предложила. Или он попросил? И Маша несколько дней не выходила из комнаты, пила кофе и не спала. Отдала ему, а он вроде и забыл. Или не забыл… Но ничего почти не сказал. Работы у него много. И вся нервная. Кричать не надо, не та степень нервозности. Кричать надо для профилактики и для снятия стресса. Но он же орать не будет. Вот и забыл, наверно, про рукопись. Да и Маша забыла. А что-то же там писала, старалась. Выводила какие-то каракули-закорючки, схемки, чертежики.
Но дело не в этом; дело в том, что под фермой, в глубоком железобетонном укрытии, находился коммуникационный узел космической связи организации, где работал ее отец. Фазированные антенны на крыше их фермы имели систему плавающей фокусировки и сверхточное позиционирование, но в основном держали связь с геостационарным спутником, все время висящим над этим районом в роли ретранслятора. Все это, конечно, по возможности шифровалось, секретилось и, как ни странно, цели своей добивалось. Никто толком ничего не знал. Кругом были участки богатых людей. Хозяева часто менялись. А кто они, эти люди, в этой жизни? А в той?.. Никому не хотелось лишний раз совать нос туда, откуда его можно не извлечь. В пяти километрах расположился взвод особого назначения, но был ли он с кем-то связан здесь, по месту дислокации, – никто не знал, включая его командира. Мужики из взвода были в основном контрактники и, бывало, орали песни с местными бабами до утра, поплевывая на все особые назначения. Высокоточные антенны никого не удивляли: у кого водились деньги, у того были и такие антенны. Да и не только такие, а какие угодно.