— Я не умру. Я не человек. Навь.
…Било. Растресканный воздух. И мальчик в твоем сне. Иногда впереди, иногда — догоняя, дрожа под осенним дождем в легкой рубашке и куцых гаштях, поджимающий и трущий одну о другую ноги. И однажды, когда ты не смогла идти и упала на колени, бросившийся к тебе с криком:
— Карна!
Это имя некому уже было знать. Тебя охватила мгновенная ярость и стаяла, уходя слезами.
Белые волосы мальчика темнели от дождя. И кажется, он тоже плакал.
«Не плачьте обо мне…»
Карна медленно, не открывая глаз, качнула головой. Слезы просочились сквозь ресницы. Это было глупо, неправильно. Мертвые не плачут. Да что же это делается? Он — ее — целует?
ГЛАВА 9
Славка проснулся от шороха. Громко цокали ходики, на раскладушке возился и постанывал Димка. Славка на цыпочках пробрался к своей комнате. Дверь была приоткрыта, на пол перед нею ложился смутный свет. Карна стояла у окна, закалывая плащ на плече, почти готовая в дорогу. Под ногой у Славки скрипнула половица, и женщина вскинула голову.
— Славушка? Помоги мне.
Он почувствовал под пальцами ледяные кольца кольчуги и едва не отдернул руки, а ткань плаща была шершавая, теплая, и застежка у запоны очень тугая. А запона красивая — на овальной пластинке летящий олень. Славка бережно коснулся выпуклого рисунка. Олень казался живым.
— Все? — вздохнул Славка. — Ты уходишь?
— Пора.
— Но ведь нельзя же!
Карна взъерошила волосы на его макушке.
В прихожей Славка быстро накинул на плечи куртку, сунул ноги в сапоги.
— Я провожу, до калитки, — буркнул он.
Ночь обожгла холодом, мокрые черные ветки глухо стучали на ветру, по небу неслись рваные тучи, тьма то внезапно густела, то рассеивалась блеклым светом луны и качающегося на столбе у ворот фонаря. Славка едва не потерял сапоги, бредя по вязкой грязи дорожки, и только у калитки поднял глаза. Всадники стояли слитно, темнее, чем ночь. Чалый Карны приветствовал ее радостным ржанием. Прежде чем сесть в седло, она обернулась. Славка вцепился в протянутую руку — пальцы были горячие и сухие.
А край кольчужного рукава обжег стылым холодом. Славке сделалось страшно за Карну, хотелось упросить, чтобы она не ехала, но слова отчего-то застряли в горле, и он выдавил только:
— Ты вернись. Обещаешь?
— Обещаю.
Назавтра, возвращаясь из школы, он увидел, что трава у забора и дорожка истоптаны копытами, а на плоском столбике калитки лежит что-то блестящее. Это была запона с оленем. Славка задохнулся слезами. Он сжал запону в кулаке, исколов ладонь, размахнулся выбросить — и раздумал. Поплелся в дом.
— Оладыч! — оживленно приветствовал брат, высовывая голову из кухни. — Обед счас будет.
— Не хочу.
Славка мрачно бросил под вешалку сумку, стащил куртку и ботинки.
— Двойку огреб?
— Отстань.
Он почувствовал, что сейчас расплачется всерьез. Кинулся к себе в комнату и замер на пороге.
Карна сидела в кресле, положив на колени толстую книгу, и сосредоточенно шевелила губами. На изумленное восклицание Славки она ответила:
— Читать по-вашему пробую, отроче. Трудно.
Славка, удивляясь безмерно, спросил, что она читает, а узнав, что «Слово о полку Игореве…», с тоской вздохнул:
— Я начинал. Только скучно.
Карна погладила книгу ладонью, откинулась на спинку кресла и начала мерным речитативом:
— Не лъпо ли ны бяшеть, братiе, начяти старыми словесы трудныхъ повiстiй о плъку Игоревъ, Игоря Святъславлича?..
Старый язык, казавшийся непонятным и смешным, вдруг зазвучал отчаянно и тревожно. В нем, как на Славкиных рисунках, летели всадники, пузырилась кровь на траве, лисы лаяли на красные щиты и раскидывала вещие синие крылья дева Обида.
— Чръна земля подъ копыты костьми была посЪяна, а кровно польяна: тугою взыдоша по Руской земли.
Славка видел поле с росными травами и багровый солнечный свет, и два войска сходились по черной траве.
— НмизЪ кровави брезЪ не бологомъ бяхутъ посЬяни — посЪяни костьми рускихъ сыновъ.
Карна едва дотянула строчку, тяжело закашлялась.
— Не надо! Не надо больше!
Точно возвращаясь из неведомых далей, она открыла глаза.
— Опять напугала тебя, Славушка? Прости.
Он принялся болтать всякую чепуху — про школу, про мышь, которую грозились подсунуть вредной математичке, про то, как Никодимовна окаменела над следами копыт… А сердце отбивало шальную дробь. Поз-дно…
Тут на пороге появился Дмитрий.