— Почему-то ваша доблесть во всем, что лишь ни сотворись, беспременно желает видеть одни неприглядности.
— Жизнь научила, — коротко бросил витязь, мостясь прилечь.
И вдруг замер, щурясь на дервишескую сутулую спину.
А дервиш уже опять в объёмистой своей торбе копался. Увлечённо и деловито. Как, похоже, только что покопался в кое-чьих мыслях.
Пара-тройка мгновений безмолвия, замешанного на скрипах-шорохах Дебри. Потом витязь сказал:
— Если ты, старче, всё ещё в своем толковании не изверился, тогда объясни… — Голос его пресёкся от внезапной надежды: а ну как и, по правде, объяснит старый мудрец?! — Я вроде говорил уж про коллегиум… ну, что учился в нем. Так и Пророческому же Писанию тоже… Лист, помнится, Восьмой: «ОН, который грядет, непоражаем будет для любого оружья людского и для всех умений людских несовладаем…» Что ж бы за прок меня против НЕГО вести? Да ещё дорогою обезоруживать, спешивать — что, говорю, за прок с того Всеединому, если это впрямь его, Всеединого то есть, промысел?
Внезапный порыв стылого ветра нарядной метелью взвил лиственный золотой ковер, и вокруг намертво скогтившего землю великанского корневища проступили буро-рудые пятна сохлых да перепрелых былых листопадов. Как почти всегда — под золотой драпировкой давняя засохшая кровь… а то и что погрязнее.
А дервиш уже стоял в рост, глядя на витязя победно-ликующе, тыча в его сторону чем-то… чем-то буро-рудым… будто бы стародавним, но не ветхим ещё широким листом… не павлинихи ли?
— Именно так! — От благоговейного восторга старческое дребезжание сорвалось щенячьим визгом. — Про Лист Восьмой — именно так, как сказано тобой… э-э-э… ваша доблесть. Только ежели вы впрямь прилежно учились, должны бы знать: фраза та про «непоражаем» да «несовладаем» на Восьмом Листе последняя. И она не окончена. А Лист Девятый утерян. Был. До наинедавнего времени. Я его выискал! Я!!!
Ветер, словно бы напуганный последним истерично-истошным криком, опал, растворился в усталом кружении взметённой было, а теперь вновь опущенной на землю листвы.
Дервиш осекся, заозирался тревожно — вспомнил наконец, что и какое вокруг. Лишь когда неторопливое дебряное эхо дожевало последние отголоски его несдержанности, старик осмелился заговорить вновь — теперь уже негромко и быстро.
— На Девятом Листе продолжено: «…когда войдет в полную силу свою». Разумеете, ваша доблесть? ОН только приходит, он пока не должен быть в полной силе своей. А ещё на Девятом… Ещё… Осмелюсь просить вашу доблесть не шевелиться и стерпеть мою непочтительность…
Пришагнув, он вдруг мало что нестарчески, а и просто нечеловечески молниеносным движением сорвал повязку с раненой щеки собеседника — витязь (витязь!) и сморгнуть не успел. Смазанная дервишеским зельем рана уже начинала подживать, повязка присохла — оголённая щека мгновенно взбухла сухой ломающей болью. Витязь хотел выругаться, хотел вскочить — властный удар по плечу оборвал и то и другое. Так его доблесть и остался сидеть, царапая дервиша враждебно-недоумённым взглядом. А дервиш, нагнувшись, торопливо выискал под ногами лист побольше других; прижал его к щеке витязя (тот поморщился, но стерпел); отнял, показал…
На листяной желтизне остался четкий отпечаток засочившихся опять рубцов. Четыре прихотливо изломанные ржавые линии. Как бы четыре молнии. Одинаковые. В ряд.
— Теперь взгляни сюда, тв… ваша доблесть.
Другой лист. Обтрепанный по краям, бурый, с лишь чуть заметным бурым же витьем неровных выцветших строк. А между строками — блеклый от древности своей рисунок.
Четыре прихотливо изломанные ржавые линии. Как бы четыре молнии. Одинаковые. В ряд.
— Видишь, ты, не знающий равных витязь? — Голос бродячего святого тих, надорван и вместе с тем как-то невероятно, снова-таки не по-человечески праздничен. — Все было предсказано. Давным-давно. На заре эры или даже в преддверье этой зари. ОН надвигается — и ты призван. Пока ЕГО ещё можно победить.
Витязь медленно поднимался, лицо его сделалось жутким — раны, вновь прорванные бешеным оскалом, искровавили и щеку, и плечо…
— Чем победить? Чем? Этим?! — Мозолистый узловатый палец, вздрагивая, нацелился туда, где грудой валялось вооружение. — Безоружный и пеший — разве я витязь?!
— Витязь!!!
Никто никогда прежде не осмеливался говорить со щитом и опорой так. Никогда и никто — даже Высокий Дом.
— Войди — и поймёшь все до конца! Ну, слышишь? Видишь? Иди!!!
Голос кишащего паразитами старикашки лязгал и громыхал, будто изголодавшимися пиявками губ шевелил не он, а сам Всеединый. И Витязь Крылатого Коня, непревзойдённейший из бойцов ойкумены подчинился дряхлому бродяге, как подчинился бы самому Всеединому.