Мужики привязали Смеяну к Змиеву дубу, стоящему на вершине Змиева холма, за локти. Не сильно, поскольку жалели предназначенную Огнедышащему Змию девицу, но все же так, чтоб сбежать не могла. Если бы девка сдуру развязалась и пустилась в бега, так и сама бы сгинула в непролазных Гиблых лесах — в селение-то ей путь был заказан, — и родичей своих подвела под Змиев гнев.
Свидетельством того, на что способен разъяренный Змий, был и Змиев дуб, опаленный жаром и превратившийся в страшную черную раскоряку, и Змиев холм, на котором вот уже три десятка лет не росло ни одной травинки. Словно пламя, изрыгаемое летающим гадом, не только сжигало, но и отравляло все вокруг, даже землю лишая плодородной силы на веки вечные.
— Ну, ты… эта… не трухай… Змий тебя сглотит в один присест, ты и не почуешь. Зато весь род от погибели неминучей спасешь, — неловко попытались мужики утешить Смеяну и, сутулясь и косолапо переваливаясь с ноги на ногу, не поднимая глаз от земли, гуськом побрели с омертвелого холма.
— Дурень, слышь, пошли отсель! — позвал один из них Дурня, примостившегося у ног Смеяны и вперившего неподвижный взгляд в изгибы Вьюн-реки, берущей начало в Моровых топях, затерянных посередь Гиблых лесов.
— Слышь, Дурень, не дури! — вновь окликнул патлатого парня сердобольный селянин.
Мужики остановились, покричали Дурня и, видя, что тот не отзывается, махнув рукой и досадливо сплюнув, зашагали прочь от холма. Жаль Дурня, пропадет ни за щепоть муки, да, видно, доля у него такая. Не тащить же его с холма силком — парень хоть умишком слаб, силушкой не обижен. Раскидает селян, надает ни за что ни про что тумаков, даром что дурень, а могутным уродился.
Баба-дуры болтают, будто потому он здоровяк этакий, что мозговая силушка ему в плечи пошла, но всяк на селе знает, что был Дурень здоров от роду и смышлен как все, пока не пожег Змий Большие Закрома. Богатое было селение, людное, однако ж за день выгорело. Вся Дурнева семья сгорела, один он выжил — выбросила его мать из горящей избы. А вот братьев, сестричек — не успела. Да и сама в дыму насмерть задохлась. С тех пор и стал малец дурнем. С пятое на десятое о чем толкуют ему понимает, словом одним — дурень, хоть и справный помощник Кожемяке. Был справным. А теперь пожжет его Змий походя, чтоб не путался под лапами-крыльями. Ну что ж, Дурню — дурацкая смерть…
Мужики ушли по лесной тропе, ведущей в сторону селения, где избы весело дымили трубами, звенели молоты ковалей, бочары гнули распаренные доски, гончары крутили свои круги, Кожемяка с помощниками превращал свиные и коровьи шкуры в добротные, годные для пошива одежды и тачания обуви кожи. Смеяна проводила их заплаканными, покрасневшими глазами, до последнего надеясь, что смилуются соплеменники, избавят от страшной гибели. Знала, что надеяться не след — раз выпало ей по жребию стать жертвой Змиевой, так и станет, иначе сожжет гад огнедышащий селение, — а все ж таки надеялась. Зря надеялась, поняла Смеяна, и потекли по девичьим щекам медленные крупные слезы. И откуда б им взяться? Два дня с матушкой, сестрами и подружками ревела, в голос выла, казалось бы, все уж выплакала, ан нет, текут еще…
А когда слезы кончились и подступивший к горлу ком истаял, Смеяна сказала сидящему у ее ног Дурню:
— Шел бы ты, милый, отсюда. Нечего тебе здесь делать. Мне не поможешь, и сам за так голову сложишь. Хоть и дурная она у тебя, да единственная.
При звуках ее голоса Дурень встрепенулся, поворотил к Смеяне голову, улыбнулся глупой своей улыбкой и промычал что-то невразумительное.
— Давай-давай, топай отсюда, уноси ноги! Худо тебе будет, когда Змий припожалует. Да и мне на твою смерть смотреть неохота. Быстренько вставай! Ну, кому говорю?!.
Обычно Дурень слушался Смеяны, отчасти поэтому и прижился у Кожемяки, но теперь он почему-то не обращал внимания на слова его дочери. Смотрел вдаль, на затянутые туманной дымкой леса, будто не слыша ее ругани и причитаний.
Устав шуметь, Смеяна бессильно уронила голову на грудь, предавшись горьким размышлениям о своей ужасной участи, о том, что повыведет Змий весь их род, если и впредь будет пожирать в год по девушке. Раньше, когда недобрый жребий выпадал другим девицам-красавицам, она об этом не задумывалась и, сочувствуя им, все же испытывала облегчение — ее-то беда стороной обошла. Сейчас же, вися на веревках в ожидании Змия, она неожиданно ясно осознала — если так будет продолжаться еще пару десятков лет, окрестные селения начнут вымирать и со временем лесной край совсем обезлюдеет. А уж если она это понимала, то старики, умудренные опытом, и бородатые отцы семейств тоже, верно, догадывались, чем Змиевы поборы кончатся. Догадывались, но отдавали своих ненаглядных чад на съедение…