— Деда, а чего он в гроб твой залез?! — закричал со стола Ванятка.
Повертел гость головой, укрылся полами.
— Крышку прикрой, изнутри на щель посмотреть хочу.
Дед Игнат взял крышку, ответил Ванятке, опуская:
— Мне теперь гроб не нужен вовсе, я теперь, внучек, век не помру. А хорошему человеку за доброе дело грех не отдать.
— Доброе дело? — Ванятка покосился на закрытый гроб. — Какое доброе дело, дедушка?
Постоял Игнат, посмотрел на крышку, помолчал.
— Не хотел я тебя, внучек, ремеслу своему учить… видно, чувствовал. Нашелся тебе наставник получше.
— Лучше тебя, деда? — недоверчиво протянул мальчонка.
В крышку стукнуло, донеслось глухо:
— Снимай. Делать нечего, дареному коню в зубы не смотрят, а в своей сермяжке никому не тяжко.
Игнат откинул крышку, прислонил к стенке. Молодцем выпрыгнул гость из гроба, вынул кафтан — раскинулись полы — да, надевая, руку левую и приподнял. Мелькнуло — прорвана рубаха, запеклось кровью меж ребер, прямо в самое сердце.
— Это почто ж тебя, родимый, так? — прищурился дед Игнат.
Зыркнул недобро, зубы оскалил:
— В чужой сорочке блох искать? Держись, вошь, своего тулупа. — Кивнул на дверь. — Иди лучше дом стеречь. Мне мое время дорого.
Схватил Игнат рогатину, постоял да и вышел вон, только дверью хлопнул.
Снаружи потеплело, на мерзлый наст падал мокрый снег. На опушке, за межевой чертой резвились волколачьи дети, стоял Тимошка. Лучше всякого Чура держал колдун неупокойничков. Знатный колдун, не чета деревенскому знахарю. Горько вздохнул дед Игнат. Не было бы неурожая, голодной зимы да пустого гроба, без горсти жита, кабы послушали его деревенские… Если выйдут средь бела дня на небо солнце-батюшка да луна-матушка, добрый хлебопашец в поле не робит. А когда в сев разрешились до поры две бабы от бремени, одна — мальчонкой, другая — девкой, и вовсе рукой махнул, так и сказал: «Дурной год будет». И прогнали его деревенские, и его, и внучка Ванятку, и дурачка не пожалели; «Накаркал, старый!» — кричали.
Так прошел день до полночи в горьких думках. За дверью было тихо. Что там колдун чародеил-ворожил — ни половицы поскрипа, ни огонька всполоха. Только когда вышел на небо месяц, вдруг екнуло сердце, и поднялась волколачья стая, потянулась без опаски, в нахалку. Дед Игнат схватил рогатину, стукнул концом о дверной косяк. Зазвенели бубенчики, ощерилась стая. А кровь в жилах на бегу стынет. Покачнулся — закружилось под ногами небо, над головой зарычал зверь и прыгнул сверху вниз. Острые клыки пропороли тулуп. Игнат не почуял боли — кровь потекла водой, — схватил за горло, приподнял. Щелкнули зубы, хрипло заклокотало в глотке, сморщилась черная морда. Глядя в тускнеющие янтарные глаза, крепче сжимал Игнат хватку, пока не опустил под ноги вялое тело. Прижимая уши, скуля и огрызаясь, стая рвала придушенного волколака, а Игнат, перехватив рогатину, замахнулся и как дубьем ударил по хребту одного, другого. Катился градом пот, а жара не было — разливался по груди могильный холод.
К полуночи, налакавшись собственной крови, стая отступила. Дед Игнат привалился к двери, осмотрелся. Почернел снег, но не осталось на нем ни мертвых, ни подранных, ни клочка шерсти из волколачьего бока. Откинул полу — рваная рана едва сочится сукровицей. Игнат застонал, опустился в черный снег и заплакал.
Поутру отпустило вдруг — потеплело на сердце, опалило болью разорванный бок. Заскулили, отбежали волколаки к опушке. Опершись на рогатину, Игнат поднялся на ноги, смахнул с глаз застывшие слезы, толкнул дверь — изнутри заперто. Поднял кулак да, поджав губы, и опустил. Обернулся, сломал рогатиной наст, расчистил снег, присел прямо у порога. А кровь по жилам бежит, рану огнем жжет — вон уж и на тулупе пятном наливается, проступает. Улыбнулся Игнат, потрогал пальцем — теплая, поднес к губам — соленая. Прикрыл глаза от снежного блеска. Почудилось — идет он с Ваняткой по летнему лесу, по сосновому бору, солнцем насквозь пронизанному, тропка узкая, меж стволами петляет — конца края не видно. «Пить хочу!» — дергает Ванятка за рукав рубахи. «Кончилась водица, внучек!» — отвечает Игнат с хитрым прищуром. «Что же делать, дедушка?» — ясный взгляд, внимательный. «А посмотри вот». Берет Игнат тонкую веточку, обдирает от коры да кладет под сосну на муравейник, из рыжих сосновых иголочек сложенный. Смотрит Игнат, как бегут муравьи по прутику, по своим делам муравьиным, а Ванятка стоит, за плечо трясет, плачет: «Не спи, деда! Деда, не спи!»