Печь в старом доме действительно была огромная. С лежанкой, с полатями, с просторным горнилом. Прежде старики в нём и детей мыли и сами кости распаривали, отчего и жили до ста лет. Не печь, а Печища!
— Не по силёнкам тебе, дочка, меня отстоять, — одышливо пропыхтела Печища. — Я свой век сполна прожила, старики мои умерли, а эти… Куда мне на них угодить! Пора, зажилась на Божием свете… А ты, смотри, подольше живи…
— Помираю я, матушка, — тихо всхлипнула Печечка, у которой вдруг как-то разом кончились силы. — Совсем внутри огонька не осталось… И никто меня к себе не пускает, никто полешек не подкинет…
Печища задумалась. Печник в фирменном фартуке ходил вокруг, заглядывал внутрь, примеривался, как станет навсегда её разрушать.
— Тогда вот что мы сделаем! — решила она. — Гоша, ты живой там ещё? Слышишь меня?!
— Слышу, — пискнул кто-то в подпечье.
— Жизни тебе здесь при новых обычаях уж точно не будет. Но и со мной вместе помирать, как собрался, — не моги! Не велю! Хватай полено у меня из брюха и вот с ней заодно — тикайте отсюда! Будешь её покуда кормить, а как она пристроится куда, так и тебе место найдется!
— А как же… — тихо пропищал невидимый Гоша.
— Иди, я сказала! — рявкнула Печища. Печник уже подступал к ней с колуном наперевес. — Прощайте все и не поминайте лихом!
— А ты, собственно, кто такой? — спросила Печечка, чуть отогревшись изнутри и присев под большим вязом на кромке обрыва.
К последнему полену из нутра Печищи Гоша добавил сухих веток от вяза и три пригоршни коры. Снаружи Гоша был похож на крупную, но тощую кошку, для чего-то вставшую на задние лапы. Лохматая голова, треугольные закруглённые уши, жёлтые светящиеся глаза…
— Домовой я, — представился он важно. И удивился: — Будто ты домового никогда не видала?
— Не видала, — потупилась Печечка. — Меня ж только-только сложили. Для молодых… Домовёнка обещали из родительской избы подселить…
— Что случилось-то? — нахмурился Гоша.
— Сгорела изба… Вся деревня сгорела. Змей Горыныч пожёг…
Помолчали.
— Печищу жалко, — напряженным голосом проговорил Гоша. — Мы с ней — сто семь лет… Она как мать мне была…
Ещё помолчали.
— А ты почему Гоша? — спросила Печечка погодя. — Я от наших слыхала, домовых всегда вроде Кузями…
— А меня в честь его, — Гоша ткнул лапкой в сторону одинокой звезды, — Победоносца Егория. Меня ж подселили, когда прежнего Горыныча отвадить удалось… А ты про то и не слыхивала? — И вдруг вскочил, по-кошачьи вздыбившись, даже, кажется, выпустил коготки. — Кто здесь?!!
Огромное существо с волосатыми руками до коленей и клыками, торчащими из пасти в разные стороны, выломилось из чащи на полянку, присело на корточки и горестно заухало.
— Всё, сейчас сожрёт! — пообещал Гоша Печечке, но наутёк всё же не кинулся, не посрамил гордого имени.
Между тем существо нападать не спешило, и Гоша, чуть успокоившись, принялся рыться в памяти. Кикимора? Слишком крупная. Леший? А клыки откуда? Мертвяк? Навий?
Волк-оборотень? Опять не то. В конце концов домовой решил просто спросить.
— Ты вообще кто? — трясясь мелкой дрожью от страха и холода, поинтересовался он.
— Я вообще-то гоблин, — сиплым басом и с явным иноземным акцентом ответило существо.
— Этого не может быть! — отчего-то рассердился Гоша. — Тебя здесь быть не должно. У нас тут Змей Горыныч, Кощей да Баба-яга, нам и хватит. Что-то ты, брат, перепутал!
— Это не я перепутал, — уныло прорычал Гоблин, — Это у кого-то другого всё в голове перепуталось. Мода, вишь ты, пришла. На экзотику. Едем, Гоблин, будет тебе берёзовый рай! Мода ушла… Гоблина коленом под зад, Иваны-дураки косятся нехорошо, дубины поглаживают, силушкой молодецкой поигрывают: рожа у него, видите ли, нерусская, и дух тоже… А откуда, спрашивается, у прирождённого гоблина может русская рожа и русский дух взяться?! Ох, попались бы они мне, эти Мода с Экзотикой! Хо-о-лодно…
— Ну, на случай холода у нас с собой Печечка есть, — рассудительно заметил Гоша. — Ещё кто бы дровишек для неё раздобыл?
— У-у-у! — радостно взвыл Гоблин. С хрустом вломился в ближайшие заросли — и принялся длинными ручищами обламывать сухостой.
А стоило Печечке как следует разогреться, как вблизи прозвучал глуховатый тоненький голосок:
— Не уходи, пожалуйста, постой немножечко ещё, если можешь. Тепло от тебя такое идет… утешное…
Оказывается, не один старый вяз над обрывом стоял, но и маленькая яблонька — в сугробе не разглядеть.