— Ой, матушка, красиво-то как! — Ирица протянула было руку к висящей на березе рубашке, пытаясь получше рассмотреть вышивку на подоле, но Метелица проворно хлопнула ее по руке:
— Не трогай! Не для тебя повешено!
— Ну, я хоть посмотрю, я не трогаю! — заныла Ирица. — Так ловко сделано. Мне никогда так не суметь! Эдакие цветочки…
— Еще бы! — хмыкнула Первуша. — Для этого руки-то из плеч должны расти, а у тебя из…
— Не серди Ладу! — перебила ее благоразумная Рябинка. — Помолчи, ради чуров, а не можешь, так хоть говори повежливее. А то еще услышат…
Услышать их еще не могли, росеницы придут только ночью, с первым лунным лучом, но боевитая Первуша молча проглотила выговор. Настороженный слух ловил каждое колыхание веточки, и каждая гостья священной рощи помнила: они уже совсем близко…
— Да я научу тебя такие цветочки шить! — утешила Метелица расстроенную Ирицу. — Это Резвушкина работа, я вижу. Ее тетка Былятиха научила, и я тоже так умею.
— Я видела вчера Былятиху, — сказала Рябинка. — Встретила ее у нашей крайней ржи, где ручей и там дальше их льны. Дай, говорит, я тебе ленточку поправлю. Такая ты, говорит, ладная да пригожая, был бы мой Шумилка хоть годком постарше, посватали бы тебя ему! — Рябинка хихикнула, но было видно, что ей приятно. — Вот и моя, говорит, деточка, кабы Морана не взяла ее младенчиком, сейчас такая же была бы.
— Жалко ее все-таки! — Метелица вздохнула. Сейчас ей было по-особенному жалко всех, кто пережил ту или иную потерю. — Хорошая баба, а дочки ей больше Макошь не дала, только эти четыре огольца, братики мои любезные, на хворостине верхом вдоль по полю скачут!
— И те еще в женихи не годятся! — поддразнила Рябинку Веретейка и опять хихикнула.
— Ну, не мне, так Перепелке пригодятся! — Рябинка махнула рукой, вспомнив двенадцатилетнюю младшую сестру. — Как раз подрастут еще немного.
— Перепелка ваша пус ть сперва веснушки выведет, а то на нее ни недоросточек, ни перестарочек не глянет! — отозвалась вредная Веретейка.
Рябинка протянула было крепкую загорелую ручку к длинной, но жидковатой, цвета мокрой соломы, косе вредины, но вдруг замерла и вскрикнула:
— Тихо!
Все застыли как вкопанные, всех пробрала дрожь. Неужели они, заболтавшись, наткнулись-таки на вил…
Откуда-то издалека долетали поющие голоса. Прислушавшись, разобрали знакомую песню:
— Неревинские! — определила Первуша. — Они всегда в том краю развешивают. Что-то мы припоздали сегодня, все вперед нас!
— Да вон наша береза! — Метелица показала на прогалину, где стояло на поляне большое раскидистое дерево. — Она, Рябушка?
— Она! Вон мой платочек привязан! — подтвердила Рябинка.
Под этой березой девушки Куделичей справляли недавний Лельник, и в траве еще можно было разглядеть крашеную яичную скорлупу и остатки увядших венков из подснежников и пролесок. Возможно, что еще их матери когда-то облюбовали для весенних обрядов это красивое дерево, стоявшее на удобной поляне, но обычай требовал «выбрать» и отметить березу, что Метелица с Рябинкой честно проделали еще неделю назад.
Девушки сложили все принесенное у корней дерева и встали в круг — так, чтобы береза оказалась в середине. Сейчас их было всего пять: иные за зиму вышли замуж, а пополнение девичьего войска ожидалось только через месяц, в Ярилин день. Во всю мочь вытянув руки, чтобы дотянуться хотя бы до пальцев друг друга, путаясь ногами в высокой траве, они двинулись вокруг березы, а Первуша запела знаменитым на всю округу голосом:
— Смотри, вон рубашки висят! — Будила схватил Искрена за локоть, и тот вздрогнул от неожиданности.
— Чего хватаешь? — Искрен освободился. — Ну, рубашки. А ты чего ждал: зверя коркодела?
— Чего? — Будила нахмурился.
— В северных реках такой живет: залегает на водном пути и мимо себя никого без жертвы не пускает! — просветил его Искрен. Прошлой осенью дед брал его на торг в княжеский город Гневославль, и там он наслушался от бывалых людей много диковинного. — Да это от нас далеко, ты не бойся.
— А кто боится? — с вызовом спросил Будила.