— Воевода нас так и так приговорил, — отозвался Индриг. — По его мнению, нам не следует жить дольше чем до сегодняшнего вечера.
— С чего бы это?
— Гадалка нагадала, — сказал Индриг, одного за другим осматривая мертвецов. Он искал медальоны, бляхи и другие отличительные знаки.
Михась невнятно забормотал, заскулил. К странствующему кощуннику пришло понимание истинного масштаба и ужаса случившейся резни. О возможных последствиях он боялся и помыслить. Достаточно было того, что находилось перед глазами.
— Это та что ль, — десятник усмехнулся, — которую ты всю ночь жалил?
— Да хоть бы и она. — Индриг взял одного из погибших авар за руки и волоком оттащил в сторону.
— Дурость это! — рассердился десятник. — Дурость, которая всего этого ну никак не стоит. — Он обвел рукой место схватки.
Индриг оттащил в сторону еще два тела с овальными серебряными бляхами на шеях — послы Казим-хагана.
— Может, и обойдется, — сказал он.
— Ага! Жди! — проворчал десятник.
3. МЕШОК ЛИХА
«Ты когда-нибудь видел, как аварское войско обращается в бегство?» Не задай Индриг этого вопроса, как знать, где бы в тот вечер оказался Михась. Скорее всего, он провел бы его в корчме Родомира, еще засветло вернувшись в Ливград. Хороший кощунник всегда мог заработать на выпивку и закуску в подобных заведениях. При меньшем везении он сам стал бы закуской для обнаглевших болотных криксов.
Прежде Михась никогда не видел такого количества мертвецов зараз. При убийстве же присутствовал лишь единожды, когда в трактире, где ему довелось прислуживать, вспыхнула пьяная драка. Тогда рассорившиеся купцы похватались за ножи и один повалился на пол с кровоточащей дырой в животе. Стоило ли так горячиться из-за долга в три солида? Индриг не был похож на тех купцов. Он убивал спокойно и сноровисто. Без суеты и эмоций сек человеческую плоть и кости своей ужасной саблей. Так мастер-кожевенник выделывает телячью шкуру, или плотник собирает скамью, или иной какой человек занимается своим обычным ремеслом.
В глазах Михася охотник за головами сразу утратил романтический ореол, которым Грек наделил его поначалу. Теперь Индриг предстал перед ним в своем подлинном обличье. Он был мастером, чьим ремеслом являлась смерть. И Михась не желал путешествовать в обществе этого страшного человека. Причиной тому был не страх. Михась ощутил по отношению к убийце то же чувство, которое питали жители Ливграда, — отторжение и неприязнь. Он уже собирался с мыслями, прикидывая, как бы так поделикатнее распрощаться с воином, когда Индриг задал свой вопрос:
— Ты когда-нибудь видел, как аварское войско обращается в бегство?
— Признаться, я не видел и самого войска, — ответил Грек, в котором любопытство мгновенно пересилило все прочие чувства.
Над трактом слышались клацанье стали, топот копыт, конское ржание и человеческие голоса. Все это сливалось в единый устрашающий гул, волной катящийся по землям склавиев. Там, за поворотом, извиваясь по Ихтыньскому тракту огромной стальной змеей, двигалась дружина Казим-хагана. Пять сотен конных аварских воинов. Им навстречу неторопливо катилась подвода, запряженная черногривым тяжеловозом.
Индриг с того момента, как впервые уловил надвигающийся гул войска, смотрел не столько на дорогу, сколько по сторонам. Он что-то выискивал взглядом среди кустов и деревьев. Михась молчал. Иногда он тоскливо оборачивался назад. Где-то там остались Злодей и Просто Лошадь. Поначалу они плелись за подводой, привязанные уздечками к деревянному поручню. Потом Индриг освободил животных и с минуту шептал на ухо своему жеребцу, поглаживая его по шее. Михась не разобрал слов, но был уверен, что это один из пресловутых заговоров. Послушав хозяина, Злодей заржал, будто соглашаясь со сказанным, замотал головой.
Когда подвода вновь тронулась в путь, конь остался стоять на месте. Он перебирал передними ногами, бил копытом, тоскливо покрикивал и неотрывно смотрел вслед хозяину. Но не двигался. Просто Лошадь пошла было за подводой. Встала через несколько шагов, покрутила головой, нерешительно глядя то на людей, то на Злодея, а затем вернулась к жеребцу. У Грека от воспоминаний об этой сцене мурашки начинали бегать по коже. Можно было подумать, что животные прощаются с людьми. Навсегда.
Индриг предлагал Михасю остаться с лошадьми, посторожить их. Странствующий кощунник решительно заявил, что пойдет с воином, ибо теперь он просто обязан увидеть, чем все закончится. Заслышав вдали лязг доспехов и топот сотен копыт, он начал жалеть о своем решении. Было неимоверно страшно ехать навстречу Казим-хагану с телами его послов, небрежно брошенными поверх мешковины, укрывающей дары. Грека передернуло от воспоминания. Он помогал Индригу укладывать трупы на воз, прикасался к быстро остывающей коже на запястьях покойников, вымазал рукав синей куртки в их крови.