«Сам-то, ясно, теперь ничего…»
Но тогда почему крысы, способные загрызть любого, даже не заглядывали в его камеру?
Стрепет задумчиво рассматривал обезображенные руки. Раньше его персты с равным успехом плели сложнейшие заклинания и перебирали струны гуслей — музыка и теперь еще звучала, но лишь в голове: после казни голос «поющего волхва» потерял прежнюю силу и гибкость.
— Наверху дождь?
Вместо ответа стражник смачно выругался…
С того памятного дня, когда Стрепет сберег Дерябе пару целковых, между ним и тюремщиком установилось подобие приятельских отношений. Деряба, вероятно, в надежде, что с помощью увечного колдуна удастся сэкономить еще, заключенного не обижал, даже частенько подкармливал. Стрепет, в свою очередь, старался не замечать покровительственно-пренебрежительного тона, который оскорблял переяславльца, пожалуй, больше всего остального.
— Ты-то откуда знаешь? — запоздало спохватился тюремщик.
Узник ухмыльнулся: невидимые кисти рук ныли со вчерашнего вечера. Невидимые, но тем не менее существующие — теперь уж Стрепет в этом не сомневался: иначе откуда взяться боли? Его руки продолжали жить — пусть пока и неподвластной, но все-таки достаточно реальной жизнью. Что ж, когда-то и настоящие — из плоти и крови — персты были не очень-то послушны, и только благодаря настойчивости и тренировкам…
У него было сколько угодно времени, а ненависть и желание отомстить не позволяли терять его понапрасну. Однако, несмотря на все усилия, дело почти не двигалось, и радость маленьких побед все чаще сменялась приступами безнадежности и отчаяния. Стрепет явно что-то упускал. Что-то необыкновенно важное, но что…
— Ну и жарища! — отдуваясь, сообщил Деряба. — Солнце…
«Солнце… — машинально повторил про себя Стрепет. — Солнце…»
Деряба продолжал говорить, но узник его уже не слышал: в памяти с поразительной четкостью всплывал золотящийся на солнце песчаный берег, плотная серая вода… Плещеево озеро — вот куда Стрепет перенесется в первую очередь. И только потом будут дворцовые интриги, Мстислав…
— Колдун, а, колдун, да ты меня хоть слышишь? Ну-ка глянь, чевой-то мне тут опять подбросили?
— Не прикасайся!
Совершенно непроизвольно — как сделал бы это, будь у него руки, — Стрепет сотворил знак тройной защиты… Сделал и только тогда осознал, что наконец получилось.
«Получилось! О Сварожичи, получилось…»
От ужаса у Дерябы подогнулись колени: он мог поклясться, что видел, как в воздухе мелькнули руки колдуна — и валявшийся на земле сверток с шипением исчез…
— Я тебя прощаю, Деряба, но запомни: заключенных не тронь!
Беснующийся огонь факела, бормотание стражника, пытавшегося поцеловать полуистлевшие от крови и пота лохмотья… Стрепет был еще здесь, но его сознание находилось уже далеко-далеко: там, где в серой воде золотой чешуей отражалось вечернее солнце.
— Этот человек, — придворный колдун указал на вжавшегося в стену Дерябу, — не врет, княже, Стрепет…
— Отрастил себе новые руки?! — перебил Великий князь, не выносивший даже имени переяславльского колдуна. — Да не обрушит Перун свой меч на земли Новогорода! Ты когда-нибудь о таком слышал, Светозар?
— Нет, зато почерк Стрепета я не перепутаю ни с чем. Он применил свой дар. Четыре или пять формул — значит, прежде чем отсюда выйти…
— Проклятье! — Нетерпеливым движением Мстислав приказал Дерябе удалиться. — Проклятье, — шепотом повторил Великий князь, — ведь это означает…
— Что я уже мертв, — спокойно договорил Светозар.
— Предлагаешь просто сидеть и ждать? — презрительно усмехнулся Великий князь.
— В свое время, — придворный колдун отвесил церемонный поклон, — я позволил себе смелость дать Великому князю совет.
— Ты был прав: его следовало казнить…
Светозар исчез на третий день: то ли до него действительно добрался Стрепет, то ли попросту сбежал. Мстислав дрогнул: по силе придворный колдун новогородский почти не уступал переяславльскому — только благодаря этой силе и удалось схватить и обезвредить Стрепета.
Мстислав мало чего боялся, однако мысль, что жаждущего мести врага не остановят ни стены детинца, ни самая надежная охрана, не давала покоя, заставляя примечать каждый шорох, каждое едва различимое движение…
Спустя неделю Великий князь мечтал уже только об одном: чтобы поскорей случилось то, что все равно должно случиться. Но Стрепет появился позже — когда в душе Мстислава родилась смутная надежда на чудо.