— Дело прошлое. Выпьем, Грек!
Они пригубили из внушительных глиняных кружек. Сурья была отменной, из личных запасов Турмаша.
— Подумать только! Сам Соловей-разбойник! — восхищался Михась. — Только мне одно не понятно. Если муромский воевода тебя волоком за кобылой на казнь притащил, как ты здесь со мной сидишь, мед пьешь?
— Славная была драка, — ответил Индриг, принимаясь за блины. — Сперва бились крепко и всерьез. Людей посекли примерно поровну. Когда совсем не ясно стало, чья возьмет, кто домой вернется, а кто вечно на той прогалине гнить останется, мои лихие людишки в одну сторону бежать кинулись, а Илюшины дружинники в другую. Тем все и кончилось. А насчет того, что он меня на веревке куда-то там тащил, — это Илюша сфантазировал для репутации. И кто из нас больший плут и тать, кто в жизни лиха больше наделал — я или воевода муромский, еще смотреть надо и долго сравнивать. Выпьем, Грек!
Бочонок опустел уже наполовину.
— А правда, что от твоего свиста всадники с лошадей падают?
— Врут, конечно, — ответил Индриг, ногтем ковыряя между зубами. — От свиста и лист с дерева не упадет.
— Врут, — эхом повторил Михась.
Съели сыр с хлебом.
— Почему ты мне тогда в лесу не сказал, что убил волколака? Я ж всю ночь трясся от страха.
— Слышал я, как ты трясся! — с хохотом сказал Индриг и довольно реалистично изобразил храп.
Михась надулся.
— Разве ж я храплю?
— А то?! — Индриг расхохотался еще громче.
— Но сказать-то мог!
— Вот признайся честно, ты бы мне тогда поверил, скажи я, что прикончил проклятого?
Михась почесал затылок, посопел, обдумывая вопрос.
— Нет, пожалуй.
— Выпьем, Грек!
Разлили остатки сурьи по глиняным кружкам. С сожалением встряхнув над ухом пустой бочонок и ничего не услышав, Индриг откатил посудину в угол сарая. Выпили.
— Знал я еще одного охотника за головами. — Михась икнул и заглянул в свою кружку, надеясь, что там осталось еще на глоточек. Кружка была пуста. — Его только те награды интересовали, которые за людей обещаны. А всякие чуда, упыри, проклятая кровь — этим он брезговал. Хотя я-то знаю, что на самом деле он боялся. И все другие боятся. Особенно крови проклятой. Ведь попади она в твою, и ой-ей, что с тобой сделается! Сам звериной обратишься!
Индриг отмахнулся.
— Мне что человек, что чудо. Я заговоры знаю. — Он начал перечислять, загибая пальцы: — От меча, от стрелы, от сварливой бабы, от огня, от… нет, от воды не знаю, от хворей знаю, от воды — нет. От проклятой крови знаю, от меча, ну и еще там разные. Вот. Дирхемы есть дирхемы. А за чью они голову, зубы, уши или сердце, мне без разницы.
— Выходит, ничем тебя не проймешь?
Воин вдруг помрачнел. В свой черед заглянул в пустую кружку. Мешочек, полученный от Барбуны, становился все ощутимее и тяжелее, притягивая к себе внимание. В голове шумела сурья из личных запасов воеводы.
— Смерть, и та меня не приняла, — сокрушенно пожаловался он. — Сперва схватила не глядя, а потом присмотрелась, не-ет, говорит. Не заслужил, говорит, ты, Соловушка, чтоб вот так легко и быстро. Поживи еще. Послужи.
— Кому послужить-то просила? — затаив дыхание, спросил Михась.
— А ну ее! — Мешочек за пазухой стал невыносимо тяжелым. — Пойдем лучше в корчму к Родомиру!
Михась сконфузился.
— Я бы с радостью, да только, видишь ли…
— Знаю я, что у тебя и на плесневый сухарь денег не наберется! — Индриг обнадеживающе подмигнул. — Гуляем на Барбуновы дирхемы!
— Идет! — расцвел Михась. — Тока обожди маленько, гусли возьму.
Он поднялся с соломенной подстилки и неуверенной походкой двинулся к скарбу, сваленному в углу за дверью.
— Барбуна — это который волхв?
— Угу. Странно, что только один.
— Что ж тут странного? — Михась извлек несколько нестройных писклявых звуков из инструмента.
— Ты уверен, что можешь играть на этом? — засомневался Индриг.
— Могу. — Он вновь коснулся струн. На этот раз звуки оказались гораздо приятнее. — А еще на дуде и на ложках.
— На ложках и я сыграю!
— Могли бы вместе народ на майданах радовать!
— Мне скорее конского навоза в шапку накидают, чем монет, — запротестовал Индриг, выходя из сарая в осеннюю тьму и сырь. — Ты же слышал, как меня тут любят, чего мне вслед шипят — нелюдь, выродок. С таким компаньоном, как я, ты с голоду помрешь.
— За что тебя так?
— Я ж Соловей-разбойник, тать лесной, волчина свирепая и душегуб известный. Ну а коли уж я чудищ не боюсь и крови проклятой, значит, точно со злыми духами, с упырями знаюсь. Так люди рассуждают.
— Боятся они тебя. Вот и не любят.
— Да хрен с ними! У Родомира мне всегда рады! Идем скорее!
— Ты так и не ответил.
— Что?
Индриг уверенно шел по темным узким улочкам Лив-града. Высокие деревянные заборы, едва различимые на фоне черного неба, зубастыми рядами нависали над дорогой. Тявкали дворовые псы. Под сапогами хлюпала грязь, обильно перемешанная с помоями. Воняло навозом.
— Волхв Барбуна один — и что в том удивительного? — спросил Михась, торопливо перебирая ногами по грязи. Он боялся потерять Индрига в темноте. Если отстанет, точно до утра будет блуждать в этом вонючем лабиринте частоколов.
— Ведуны, волхвы, целители, да и прочие кудесники с чародеями обычно стаями на проклятую кровь и чудищ слетаются. Ну прям как воронье на падаль. Стоит где-нибудь злобной твари объявиться, как эти из своих нор вылазят и ждут, когда нечистую силу кто-то вроде меня изведет. Тогда они на тушу набрасываются и давай делить. Хе-хе! Скандалят, ругаются, морды друг другу бьют. Спорят, кому уши брать, а кому хвост.
— Зачем им эта дрянь? — ежась от холода, подивился Михась.
— Для волшебства. Из таких трофеев, при должном обращении, огромную колдовскую силу извлечь можно. Вот я и удивился, когда за этим волколаком один только Барбуна и приехал. У меня еще сердце, хвост и уши, солью присыпанные, запрятаны. Барбуне они, видите ли, без надобы. Буду думать, кому продать. Веллевеллу, пожалуй. Старому кряхтуну. Хе!
— Удивился, говоришь? А я тебе объясню! — гордо заявил Михась, переполняясь ощущением огромной своей значимости от собственной осведомленности.
— Давай!
— Не за волколаком Барбуна приехал. Совсем не за ним.
— Вот еще! Зачем же тогда?
— Из-за Казимы он здесь. Что да почему — не знаю. Но Казим-хаган его куда больше занимает, чем твои хвосты и уши. А другие волшебные люди в Ливграде тоже были. Только, пока ты по лесу за звериной гонялся, Турмаш им от ворот поворот дал.
— Да ну тебя! — Индриг остановился, обмозговывая услышанное. — Откуда знаешь? Тебя ж здесь не было! А?
— Люди говорят.
— На хрен твоих людей! Еще и не такого наболтают! Хотя… — Индриг крепко призадумался. — Вроде все складно выходит. Казима… Барбуна… Зубы…
— Так мы идем к Родомиру или как? — нетерпеливо воскликнул Михась, начиная коченеть на холодном ветру. Наступившая ночь была морознее предыдущей. Кощунник порадовался, что ее не придется провести под елкой, поблагодарил Иесуса и перекрестился.
— Уж, считай, пришли.
2. И МОЛВИЛ ВОЛК В ДЕВИЧЬЕЙ ШКУРЕ
Утро встретило его мерзким вкусом во рту, резью в области диафрагмы, хаосом в мыслях и странным позвякиванием, доносящимся откуда-то извне. Индриг сел и закашлялся, продирая глаза. Сплюнул вязкую, горькую слюну на дощатый пол сарая. Осмотрелся, отыскивая источник назойливого звяканья. Смуглая женщина расчесывала длинные черные локоны. Она сидела на коленях, спиной к Индригу. Глядела в ведро с водой, как в зеркало. Рядом с недром в желтой лужице воска торчал огарок свечи. Пламя дергалось и подпрыгивало. На шее женщины висел добрый десяток бус, каждое из ушей блестело дюжиной колец, руки от запястий и до локтей покрывали всевозможные браслеты, на лодыжках также были браслеты. И вся эта красота ритмично звякала, чутко отзываясь на каждое движение хозяйки.