Из-под седых бровей сверкнули холодные глаза, нацеленные на сверток.
— Дирхемы они и есть дирхемы.
Старичок-то не простой, сообразил Индриг. Ведун. Мысли читает, и мне это дал понять для острастки. Странно только, что кудесник всего один. На чудищ и проклятую кровь они обычно слетаются, как жирные мухи на коровью лепешку. Он протянул сверток Барбуне. Тот отшатнулся, брезгливо махнув руками.
— Мог бы и вымыть! Разверни!
Индриг подчинился. В свертке оказалось два желтушных клыка в палец длиной. На сломанных корнях малиновыми комочками торчали подсохшие обрывки плоти. Индриг особо не церемонился с поверженным чудищем и просто выбил зубы рукоятью сабли. Турмаш и Барбуна разом склонились над клыками и молча таращились на трофей. Индриг ждал.
— Они? — спросил Турмаш, расчесывая пятерней черную бороду.
— В точности, — с видом знатока подтвердил Барбуна. — Клыки волколака, также именуемого ликантропом или вурколаком. Проклятая кровь!
— Ты видел его личину? — спросил Турмаш, подняв взгляд от ладони Индрига на его лицо. — Знаешь, кто это был?
— Я не стал ждать, пока тело вернется к человеческому состоянию, — не моргнув глазом, солгал Индриг. Он дождался обращения, узнал несчастного и зарыл в землю неподалеку от Додолиных столбов. Семье бедолаги ни к чему знать о проклятии, постигшем их кормильца. Наименьшее, чего они дождутся от соседей, если тайна откроется, — поджог избы и позорное изгнание за городские пределы.
— Напрасно, — проворчал Турмаш.
Барбуна взял со стола серебряный кубок, опорожнил его двумя глотками и протянул Индригу.
— Брось сюда, — велел он.
Индриг вытряхнул клыки из тряпицы в кубок. Зубы глухо клацнули о металл. «Ведун, а проклятой крови коснуться боится, — подумал воин. — Странно как-то. Должно быть, в собственных охранительных заговорах не уверен». Барбуна прочел и эти мысли. Его ноздри раздулись, седые брови изогнулись, выражая негодование.
«Если старик не скажет воеводе имени проклятого, которое выведал в моей голове, я буду молчать о его некачественных заговорах», — думал Индриг, взвешивая на ладони мешочек с серебряными монетами. Барбуна зло сверкнул глазами и согласно кивнул, улучив момент, когда Турмаш не смотрел в его сторону.
— Ты не в первый раз служишь мне, — заговорил воевода. — И всегда добротно исполняешь поручения. Если, конечно, забыть о той истории с трехголовым идолищем мохнатым.
— Одна у него голова была, — проворчал Индриг, уже уставший от напоминаний о случившемся с ним приступе милосердия. — Твоим латникам от страха померещилось не пойми что. Спереди у идолища хвост был толстенный, а по его бокам два зуба в руку длиной каждый. Твои вояки решили, что это три головы. Ел тот зверь не человеческие потроха, а ветки ольховые. Я сам видел. От людей же он бегал шустрее зайца.
— Ну не все ли тебе равно, что оно ело? Я же велел извести.
— Незачем изводить было, — в который раз упрямо возразил Индриг. — Неопасное оно было. Я его с твоей земли прогнал, и довольно.
— Не о том речь, — вмешался Барбуна.
— Верно, что дело прошлое, — согласился Турмаш.
— Что тогда? — заинтересовался Индриг. — Вольницу замордовать надо или еще какое чудо в лесу завелось?
Турмаш поморщился.
— Десяток прыщей тебе на язык, Соловушка. На сей раз саблей махать не нужно.
— А я ничего другого не умею.
— Экий скромник! — засмеялся Турмаш. — Я не зря твои прошлые заслуги поминал. Тебе доверять можно. Надежный ты. Все, что велят, делаешь. Философствовать и рассусоливать не приучен. Если, конечно, забыть о той истории.
— Забыли, — процедил Индриг.
— Казим-хаган к нам опять пожаловал.
— Тоже новость! — хмыкнул воин.
— Погоди смеяться. Вспомни, как раньше было, когда его дружина в город входила. Девок перепортят, торговых людей оберут до нитки. Драки, поджоги, поножовщина.
— И чем я здесь помочь могу?
— Не нужен Казима в Ливграде, — продолжал Турмаш. — Лишнее это. Надо, чтоб надежный человек ему навстречу поехал и все причитающееся на большаке отдал. Не один, разумеется, поедешь. С десятком латников. Чинно и важно, как подобает законному посланцу.
— Про Ливград скажешь, что холера здесь начинается, — присовокупил Барбуна. — Если не хочет Казима, чтобы треть его войска тут от кровавого поноса передохла, пусть город стороной обходит.
Такого предложения Индриг никак не ожидал. Ему льстило оказанное доверие, но в то же время в голове роились подозрения. Он — да и не только он — как-то не представлял себя в роли посланника. Такая работа подходила ему, как козе воловья упряжь.
— Ты хотя и дань ему платишь, по отцу вы все-таки братья. Почему сам с ним на большаке не встретишься?
— То-то и оно, что братья! — воскликнул Турмаш, оскаливаясь. — Семейная неурядица у нас с Казимой вышла. Большего тебе знать не надо.
— Так бы и сказал, что братца на дух не переносишь и видеть его не желаешь. А то развел здесь: девок перепортят, избы пожгут…
— Поговори мне еще! — огрызнулся воевода.
— Когда ехать нужно?
Турмаш поразил Индрига. Вместо того чтобы ответить самостоятельно, он вопросительно уставился на Барбуну.
— Завтра, — сказал старик. — Как только солнышко над землей покажется, так и поедешь. Аккурат к вечеру о Казиму споткнешься. И не вздумай по дороге в мешки с дарами руки запускать. Даже не заглядывай, чтобы искушению не поддаваться. Дирхемы есть дирхемы.
«Мог бы и не напоминать, что мысли читаешь», — подумал Индриг.
От городских ворот они направились прямиком к палатам воеводы. Индриг не звал Михася следовать за собой, но и не гнал. Проще сказать, не замечал странствующего кощунника, плетущегося за ним на своей лошадке, будто хвост за кобелем. Таким манером Михась проник во двор Турмаша, огороженный частоколом. Он хотел было войти и в палаты следом за Индригом, но латники в начищенных до блеска колонтарях поверх красных кафтанов скрестили тяжелые наконечники рогатин перед самым его носом.
Дожидаясь возвращения Индрига, Михась не тратил времени зря. Он сразу же, безошибочно и быстро, вычислил по характерным запахам избушку, служившую кухней. Работая в трактире, он привык питаться вкусно, регулярно и досыта. Про рацион странствующего кощунника нельзя было сказать ни первого, ни второго, ни третьего. За время своих скитаний Михась успел отведать такие специфические блюда, как амбарная крыса на вертеле, гнилая капуста, тушенная с вороньим мясом, уха из лягушек, ивовая кора в собственном соку. Так что о еде он думал почти постоянно.
Обнаруженная в избушке полная розовощекая девка, выдержав первую волну комплиментов, рассмеялась и дала Михасю блин с завернутым в него творогом. Вторая волна, более тонкая и изысканная, вогнала ее в краску. Михась вылетел с кухни, охаживаемый мокрым полотенцем. Вслед за этим он помог ребятишкам выучить пушистого рыжего щенка сидеть, чем произвел сильное впечатление на подвыпившего десятника. Тот оказался человеком щедрым и общительным. Михась охотно отхлебнул из его фляги ржаного самогону. Расспросил о том о сем. Еще раз отхлебнул, пошутил, посмеялись, отхлебнул, неудачно пошутил, получил в ухо…
Индриг вышел от воеводы довольный и вместе с тем озадаченный. К тому моменту Михась просто бурлил от накопленных слухов, новостей и вопросов. Потрогав распухшее ухо, все сразу выкладывать не решился. Начал издалека. По второму уху не хотелось. Индриг, занятый какими-то беспокойными мыслями, прервал его, предложил поесть и выпить. Михась обнаружил, что путешествовать в обществе Индрига не только безопасно, но и выгодно. Люди воеводы устроили их на ночлег во вполне приличный сарай на заднем дворе, сухой и чистый. Полная розовощекая кухарка, косо поглядывая на Михася, за два захода притащила туда горшок капустного супа со свининой, копченый бараний бок, головку сыру, хлеб, уже знакомые блины с творогом и бочонок сурьи.
— Так ты и правда тот самый? — спрашивал Михась, зубами сдирая отдающее дымком мясо с бараньего ребра.