Как у всякого думающего и творческого учителя, у Марины Евгеньевны была своя метода преподавания. Она никогда не следовала напрямую школьной программе — в восьмом классе проходить такие-то произведения, а в десятом такие-то — и старалась всегда так построить свой курс, чтобы в промежутках выделить урок-другой и посвятить его тем книгам, которые каждому культурному человеку надо помнить, а не «пройти» и забыть. К их числу относился и очень любимый ею знаменитый пушкинский роман в стихах. О «Евгении Онегине» она писала когда-то курсовую, потом диплом, затем написала статьи в научные сборники. Знакомить с ним учеников она постепенно начинала уже класса с пятого и, как следует изучив в девятом, в десятом и в одиннадцатом вновь хоть ненадолго, но возвращалась к нему. Пушкинский текст она знала весь наизусть и, начав читать строфу за строфой, не могла остановиться — к радости учеников, которые понимали, что теперь до конца урока спрашивать их не будут.
Были в романе такие места, которые, по мнению Марины Евгеньевны, оставались словно бы незамеченными прежними исследователями. Почему-то о них ничего не говорилось ни в учебниках, ни в учительских пособиях, ни в комментариях. Ей представлялось, что она — первая, кто оценил их загадочную красоту.
Глядя поверх голов, она словно под гипнозом читала бессмертные строфы, а ее красивые, выразительные пальцы то сплетались в узел, то плавным движением разлетались в стороны, как крылья парящей птицы.
Был вечер. Небо меркло. Воды Струились тихо. Жук жужжал. Уж расходились хороводы; Уж за рекой, дымясь, пылал Огонь рыбачий. В поле чистом, Луны при свете серебристом, В свои мечты погружена, Татьяна долго шла одна…— Вы только представьте себе, какая благодать, какое вечернее успокоение разлиты в природе! — Казалось, она унеслась далеко из классной комнаты и на самом деле видит ту далекую картину. — Девушки-крестьянки закончили свои песни и пляски и тихо, словно сходя со сцены, разбредаются по домам. Рыбаки вытащили свои сети и теперь собрались варить уху. Их костер в сумерках виден издалека, пламя вьется, дым летит к небу — а ни звука оттуда не доносится. В поле чисто — никого уже нет вокруг. Все тихо. И чтобы подчеркнуть эту удивительную вечернюю тишину, Пушкин допускает только один лишь звук — «жук жужжал»! В самих словах этих будто слышится низкое, басовое жужжание. Подумайте сами — громко ли жужжит жук? Его и за несколько шагов уже не слышно. Значит, если слышится жужжание жука, то выходит, что вокруг все тихо, беззвучно… Вслушайтесь на минутку в эту волшебную тишину…
Тут она сделала паузу, подняв кисти рук жестом пианистки. И вдруг в охватившей класс мгновенной тишине раздалось негромкое, но внятное:
— Ж-ж-ж-ж-ж!
Это было настолько неожиданно, что весь класс, словно выйдя из-под власти лирических чар, дружно грянул хохотом. Растерявшаяся Марина Евгеньевна — редкий случай — даже не нашлась, что сказать, только спросила удивленно:
— Ты что?
Ну конечно же, это был не кто иной, как Сазонов, двоечник и отпетый хулиган, только вчера явившийся в школу пьяным и со свежей кровоточащей татуировкой. Возмущению учительницы не было предела. И уже совсем другим, железным голосом она громко произнесла:
— Ты что, Сазонов?
— Да ничего, — он даже не стал подниматься из-за парты. — Вы же говорили — тишина. Вот я и хотел, чтобы все типа услышали, как было тихо и как жук жужжал…
— Как ты смеешь! — Гнев закипел в ее груди. Лицо пошло красными пятнами. — Да как ты смеешь… — Снежная Королева даже не могла найти нужных слов, чтоб объяснить, что именно посмел сделать Сазонов.
Она подошла к своему столу. Оперлась об него руками, будто после такого оскорбления ей трудно было удерживаться на ногах.
— Ну, Сазонов, ну все! Лопнуло мое терпение! Долго я выносила твои проделки, и все тебе сходило безнаказанно. Но на этом — хватит! Баста! Я еще могла бы снести неуважение ко мне, но — к Пушкину! Ко всей русской литературе! Уж это тебе с рук не сойдет!
Санек начал было, уставившись в столешницу парты, бубнить что-то извиняющее, как не раз ему уже доводилось за долгие школьные годы, что-то вроде:
— А что я? Я ничего! Да я не хотел… Я думал…
Но на этот раз бубнеж был совсем не к месту.
— Вон из класса! — сказала, как отрезала, Марина Евгеньевна. — Иди и жди меня возле кабинета директора. Там и поговорим!