Около Лизы раздался смех, и она увидела, что все люди, стоящие в автобусной очереди, улыбаясь смотрят наверх. Там - черная, знакомая ей стрела крана, которая подавала большие и тяжелые кубы кирпича, сейчас несла на тросе голубой пузатый чайник, удобно прикрепленный, - надо было только набросить полукруглую ручку на толстый крюк блока. Из чайника выбивался парок, и вид у него был такой мирный и обыкновенный, будто он не в первый раз совершает это путешествие.
- Ну, это не дело! - кто-то хмуро сказал за спиной Лизы. - Кран поднимает три тонны, а тут такая чепуха...
- Так там же, наверху, люди, надо им чаю попить.
Сейчас же обеденный перерыв!
- А электроэнергия? - отозвался тот же наставительный голос.
Старик в белом картузе, стоявший перед Лизой, сказал, усмехаясь, ни на кого не глядя:
- Комики! Экономь! наизнанку! Не люди же для механизмов, а механизмы для людей!
Чайник, перевалив через каменную кладку и сейчас весело поворачивая свои голубые бока, смело, но осмотрительно спускался на тонком тросе в чьи-то невидимые с земли руки.
Мимо Лизы промелькнуло что-то бело-бурое, вынеслось на мостовую, остановилось, и Лиза увидела человека в коричневой куртке и белых брюках, который, широко расставив ноги, впился одним глазом в какой-то серебристый сучковатый шар. Шар этот подергался вправо, влево и вот опустился, открыв молодое, чернобровое и крайне разочарованное лицо.
- Товарищ Павеличев! - невольно крикнула Лиза, сразу узнав вагонного попутчика.
Она почувствовала, что люди из автобусной очереди обернулись. Она смутилась и, чтобы уйти от смущения, побежала на мостовую. Павеличев подходил к ней, нахмурив брови, держа в опущенной руке свой сучковатый матово-серебристый шар.
- Прозевал! - сказал он, не здороваясь, все еще переживая неудачу. Придется завтра покараулить. Хороший был бы кадр для оживления... Ну, как ваши успехи?
Здравствуйте!
Лиза начала рассказывать о вчерашнем посещении отдела кадров, но тут же заметила, что глаза Павеличева за чем-то следят. Она посмотрела в ту же сторону и увидела, что кран теперь поднимает какое-то черное пальтецо. Было непонятно, для кого это, ведь стоял жаркий, с открытым солнцем полдень. Над ухом у Лизы стало что-то жужжать, и она обернулась. Павеличев уже замер в боевой позе оператора, расставив ноги, впившись глазом в свой шар, ничего и никого не слыша. Лиза рассмотрела аппарат - это был, пожалуй, не шар, а какойто, наверно, тяжелый, судя по металлу, клубок из окуляров, объективов и ручек, внутри которого что-то, потрескивая, жужжало.
- Это, наверное, что-нибудь к чаю передают! - Он не отрывался от аппарата, и потому видна была только половина его лица, половина улыбки.
И в самом деле, на высоте пятого этажа пальтецо на легком ветерке чуть повернулось, и показался желтый батон хлеба, криво засунутый в карман.
- Здорово, что и небо в кадр попало! - блестя глазами, говорил Павеличев, когда они отошли от дома. - Вы смотрите, какое оно! Наверное, не понимаете? Облакато на двух планах - внизу и наверху. Богатая штука! похлопал он по футляру, висящему на ремне, куда скрылся сучковатый аппарат. - Ну, а дальше что? - спросил он Лизу. - На плотине вы были?
Лиза рассказала, как она сейчас была в адресном бюро, как надеялась.
- А на плотине я места не нашла, - добавила Лиза, понимая, о чем он спрашивал. - Там все одинаковое.
Да если бы и нашла, то все равно...
- Как это место не найти, если кадр известен! - не слушая дальше, воскликнул Павеличев, останавливаясь и поднимая черные брови. Коричневая куртка его отливала на солнце красноватым, бросая теплый свет на загорелое и сейчас удивленное лицо. - Ведь не дух святой снимал, а оператор. А оператор всегда выбирает такую точку. Идемте-ка! Вернемся...
Лизе было приятно, что он так близко принял ее неудачу. Ей даже показалось, что найти место, где находился отец, очень важно для дальнейшего.
По дороге к плотине Павеличев рассказал, что на открытие шлюза он, как опасался в вагоне, не опоздал.
Шлюз уже готов, но еще идут последние испытания, и дня через два, если ничего не изменится, будет торжественное открытие. А пока что Павеличев снимает по городу, бывает и там и здесь - это тоже войдет в фильм.
Он рассказывал просто, как о чем-то будничном, и Лиза порадовалась: "Не хвалится. А ведь дело-то у него ка кое!"
Лизе никто еще не поручал важного дела - комсомольская работа по школе, конечно, в счет идти не могла. А тут вот человек на три-четыре года старше ее, и уже такое поручение! Это же на весь свет! Завьяловскую гидростанцию и шлюз все знают, за ними следят, и вот на это посылается Павеличев...
Подойдя к плотине, Павеличев не пошел на нее, а, посматривая в ее сторону, уверенно взял влево по берегу.
У нагроможденных кусков рваного бетона он остановился. Глядя на плотину, прищурился, потом, будто смотря во что-то, поднес две ладони к глазам.
- Пошли! - скомандовал он и, обняв одной рукой тяжелый футляр, висящий на ремне, скользя по выгоревшей траве, стал спускаться к воде.
Его уверенность передалась и Лизе. Она оправила свое темно-синее в белую клетку платье и, придерживая его у колен, тотчас стала спускаться следом, даже заспешила, будто Павеличев ей сейчас покажет что-то очень важное. Черные туфли на резиновой подошве при спуске скользили по траве, и она чуть даже присела, чтобы не упасть. "Мог бы дать руку", - подумала она. И как только подумала, Павеличев обернулся:
- Держитесь-ка! - И, взяв Лизину несмело протянутую руку, поднял ее, как обычно делают при спуске, на уровень лица, точно собирался танцевать кадриль.
Пятясь боком, он взглянул на девушку, порозовевшую, смотрящую себе под ноги. - Слушайте, а как вас зовут? Ехали вместе, а я вот не помню...
- Лиза, - сказала она, взглянув на него. - А вас? - спросила она, опять смотря под ноги и обходя блестевшую, как лыжня, полоску на траве, по которой только что съехала нога Павеличева.
- Меня легко запомнить: Павел. Павел Павеличев...
Ну, сразу! Бегом!
Крутизна кончилась, и ноги, которые приходилось сдерживать, теперь сами побежали и вынесли на прибрежный песок. Павеличев выпустил руку Лизы и, не оборачиваясь, словно был он тут один, молча и медленно пошел к плотине. По дороге он опять, будто смотря во что-то, прикладывал две ладони к глазам, отступал вправо - коричневая куртка его мелькала среди кустарника, влево к самой воде.