Павеличев даже просиял. Правильно! С этого - с его работы - и надо было бы начинать! И Павел, тотчас простив Колосихину его "экскурсии", рассказал, что было на экране: плотина, трос, люлька, какая-то черная комната внизу...
- Так это донное отверстие! - сразу сказал прораб.
- Когда это было?
- И было и есть. Все отверстия заделали, а с четвертым вот возимся еще, наращиваем бетон.
И он рассказал, что после бегства гитлеровцев, прежде чем приступить к восстановлению станции, надо было вскрыть донные отверстия, низом пропустить воду, а потом захлопнуть их со стороны верхнего бьефа верхнего уровня воды - щитами, осушить и приступить к заделке бетоном.
Павел слушал и понимал: ничего определенного - работа с отверстиями была и есть. Правда, Колосихин появился тут в конце сорок четвертого года и Шувалова не помнит, - значит, тот был раньше. Но ведь о "раньше" ни отдел кадров, ни бюро ничего не знали! Чем же это "раньше" достовернее "позже", о котором тоже никто ничего не может сказать?
Прораб увидел разочарование на лице человека с блокнотом, да еще посланному к нему, как к старожилу. И он постарался сказать определеннее.
- Это было, несомненно, до меня! Почему? Первое: я его не помню, начал Колосихин, загибая коричневые, сухие пальцы. - Второе: в организационный период, то есть в конце сорок третьего - в начале сорок четвертого, тут работали военные части. А ваш Шувалов военный... Третье: поэтому-то отдел кадров его и не знает. Тогда отдел-то этот только начинался. Ну, теперь ясно - до меня!
Начав, видимо, наугад, Колосихин хотя и путано, но дошел до какой-то определенности.
- Вы обратитесь к Авдею Афанасьевичу Прохорову, - не без участия в голосе сказал он, заметив, что приезжий журналист, а он его принял за такового - погрустнел. - Сейчас канатная фабрика его к себе экономистом перетянула, а у нас он начинал до меня, с самого первого дня. И память хорошая...
Павел заглянул в свой блокнот: да, и Нина Ельникова указала ему на этого Прохорова. Он поблагодарил прораба и по пешеходной полосе, справа от проезжей части плотины, перебираясь через бетонные плашки и арматурное железо, медленно пошел к правому берегу.
Еще зимой Витя прочел в какой-то своей книжке о том, как один наш разведчик во время войны, держа во рту полый камыш, невидимо перешел реку. Плыла по реке камышинка - поди догадайся, что под ней человек... Прочтя, Витя даже засмеялся от удовольствия: так интересно, хитро и так просто!
Но это было не так просто, как казалось в Москве.
Сейчас, в реке, ничего не получалось ни у него, ни у Глебки, сына дяди Севиной соседки по квартире, которого Витя уговорил быть "пловцом-невидимкой". Была река, был камыш во рту, были два умеющих плавать человека, но ничего невидимого не получалось.
Люди, лежащие на пляже, от нечего делать подавали им советы - надо начинать с глубокого места, другие говорили - с мелкого. Один из лежащих, накинув на плечи коричневую куртку, даже пошел к ним, чтобы что-то показать, но ребята бросились от него влево - ну вот еще, их будут учить!
И они опять пробовали. Пробовали и на разных местах, но не получалось ни на глубоком, ни на мелком.
На глубоком - тело тотчас всплывало, а на мелком, чтобы выставить конец камыша над водой, приходилось садиться на корточки под воду и так далеко назад запрокидывать голову, что голова перевешивала тело и камыш, а за ним и "пловцы-невидимки" захлебывались водой.
Фыркая, отплевываясь, протирая глаза, узкоплечий, загорелый до синевы Глебка вдруг схватил Витю за руку.
- Смотри! Смотри! - испуганно воскликнул он, показывая на середину реки.
От середины реки к ним плыл камыш. Это было совершенно так, как Витя видел на рисунке в книжке: еле заметная наклоненная камышинка, точно кто-то изпод воды чуть высунул ружейное дуло. Потом за камышинкой показалось темное, величиной с блюдце пятно, которое тут же приподнялось. Появились из воды мокрые волосы, лоб, черные, сдвинутые у переносицы брови. И вот невидимка вышел весь. Они в нем признали того купальщика в куртке, который недавно подходил к ним.
- Ну, поняли, головы садовые, как надо? - строго спросил появившийся, хлопая длинной камышинкой по воде.
Они ничего еще не поняли, но это было прекрасно!
Человек не отфыркивался, не тер глаза. Нет, спокойно, ровно дыша, прошел под водой, будто по земле. Синий Глебка осторожно коснулся камыша незнакомца. Нет, и камыш был обыкновенный, только подлиннее.
Павеличев, раздумывая, повертел свою зеленую полую трубочку и вручил ее просиявшим ребятам. Рассказав, как держать камыш, как дышать, он с тем же строгим лицом вернулся на берег к своей одежде.
- Какие ребята непонятливые! - сказал он ворчливо, чтобы не подумали, что он сам ходил забавляться с камышом. - Мы, помню, легко это делали.
- Как только вы не забыли всего этого! - отозвался сосед по пляжу белотелый, полный человек в желтых очках, поднятых на лоб. - Ведь небось с тех пор уж года два-три прошло.
Павеличев посмотрел на его несмеющиеся, слишком уж серьезные глаза.
- Побольше, побольше! - сказал он, поправляя в изголовье сложенную куртку. - Мне уже двадцать лет.
- Грандиозные года!
И сосед, опустив на глаза желтые очки, перевернулся на спину, раскинув по песку белые, полные руки, отвел вбок голову, собираясь, видимо, вздремнуть. Павеличев снял с себя мокрые трусики и, с треском тряхнув их, положил на песок сушиться.
"Что в этом человеке главное?" - подумал Павел, ложась на мохнатое узкое полотенце и смотря на соседа. Будучи кинооператором, он придерживался своего, как ему казалось, способа запечатления: искать в человеке, в пейзаже, в обстановке не эффектного, не красивого и даже не обыкновенного, а той главной приметы, которая выделяла этот объект из ему подобных. Вот в этом соседе главным, конечно, было белое тело. Это легко, само собой напрашивалось: все на пляже загорелые или смуглые, а он как молоко. "Наверное, приехавший", - подумал Павел.
Он перевел взгляд на женский пляж, увидал вдалеке девушку, которая торопливо поднималась от пляжа на берег. Когда она повернула голову, он подумал:
"Не Лиза ли это?" Но нет, только похожа. "А у нее в лице главное добродушие", - вспомнил он Лизу и стал глядеть, как идет по гребню берега эта девушка. Тонкий нос, подбородок... Нет, совсем не похожа! У Лизы добродушие от расставленных глаз, а так-то у нее в лице что-то решительное.