- Впрочем, у него это бывало, - сказала она, отвечая на свои мысли. Что-нибудь понадобится, так сейчас же вынь да положь.
Лиза хотя и почувствовала, что "мелкая работа" - это не отчет, но ничего тревожного в этом не увидела.
Она увидела другое, о чем и раньше думала: отцу без семьи, наверное, было тяжело, бесприютно. Даже вот какие-то разбитые очки его волновали, беспокоили - поэтому он так много, по-домашнему и пишет о них...
Лиза вышла на кухню, чуть сдвинула там крышку над кипящим супом и, постояв, вернулась к матери.
Села на диван, заметив рядом свою шляпу, посмотрела на часы: не пора ли к диспетчеру? Софья Васильевна почувствовала ее взгляд, обернулась, и они, поняв друг друга, заговорили об отце.
- Ты все, мама, "был" да "был"! - сказала Лиза в середине разговора.
Софья Васильевна отодвинула голубые журналы - нет уж, не заниматься! и, тяжело ступая, перешла на диван.
- Я тебе скажу так, - сказала она, строго и грустно смотря перед собой. - Толстой возмущался "Королем Лиром". Он не мог и не хотел понять, почему старик внезапно усомнился в дочери, которая все время жила рядом с ним. Которую он знал!.. Это на самом деле странно. Я Толстого понимаю. Вот представь - о тебе говорят какую-нибудь чепуху, а я уши развесила и верю! Ведь я-то тебя знаю... Вот ты строишь предположения, что отец жив и из-за какого-то ранения не показывается. Но для меня это уже пройденное. После сорок четвертого года соседки нашептывали: "Для вас он "без вести", а где-то, может, в полной известности!"
И на примеры ссылались... Кто подобрее из этих тетей был, те о непоправимом ранении говорили... Нет, - Софья Васильевна встала, подошла опять к голубым обложкам, переложила их с места на место, - нет, я не верила ни первому, ни второму. А если бы было и третье, то и третьему не поверила бы... Ведь я же его знала.
- Но какое же может быть третье? - вздохнув, проговорила Лиза.
- Не знаю... Я так говорю, если бы было. - Софья Васильевна прислушалась. - Кажется, суп уходит... - И ушла в кухню.
Оттуда почти следом послышался стук, потом тонкий голосок и хлопнула дверь. Лиза догадалась, что приходила Ниночка - девочка соседки, у которой есть телефон.
По тишине в кухне Лиза поняла, что мать вышла.
Она появилась снова минут через пять. На щеке дрожала какая-то жилка, но глаза были спокойные, строгие.
- Первые вести, но ничего такого... - сказала Софья Васильевна, мерно проходя по комнате и останавливаясь у окна. - Звонил с фабрики дядя Сева. Эта его сослуживица Наталья Феоктистовна... ну, у которой сестра жила там же, где она теперь...
- Ну, ну?!
Лиза, соскочив с дивана, уже стояла около матери.
- ...получила ответ от этой сестры. Да, такой человек жил у нее в Завьяловске в начале сорок четвертого года.
- Жил? А потом?
- А потом не то переехал, не то уехал. Этого она не помнит - давно было.
- А где письмо? - Лиза даже протянула руку.
- Я же говорю - по телефону... Жил две или три недели. В военной форме, невысокий, светлые волосы... Представляешь, - Софья Васильевна, неловко улыбаясь, в упор посмотрела на Лизу, и Лиза увидала на ее глазах слезы, представляешь, эта сестра запомнила:
был вежливый, обходительный...
- Еще что? - У Лизы в руках уже была ее соломенная шляпа.
Через полчаса она подходила к воротам кондитерской фабрики.
По словам матери, дядя Сева передал все, что было в письме об отце, но ей хотелось увидеть это письмо. Вчера, после встречи с Павеличевым, она как-то успокоилась - уж он-то что-нибудь узнает! Вечером все вчетвером, с дядей Севой и Витей, были в кино, потом зашли в летний сад, ели мороженое, играл духовой оркестр, который Витя первый раз видел, - до этого только слушал по радио. У Лизы было такое чувство, будто с нее и с мамы что-то переложено на другие плечи. Но сегодня с утра начала томиться от бездействия. Павеличев - это хорошо, но она-то что? Будет ждать? И вот письмо давало выход этому. Сначала ей захотелось позвонить дяде Севе, узнать адрес его сослуживицы и бежать к тому дому. Но Софья Васильевна сказала: кто же ее впустит, раз Наталья Феоктистовна на работе!
Ну хорошо, тогда она увидит письмо собственными глазами.
...У дяди Севы кто-то был, и он, увидев Лизу, кивнул на стул: "Посиди". В маленькой комнате сильно пахло ванилью - как и на лестнице, пока Лиза поднималась, - а за стеной или под полом что-то глухо и равномерно урчало.
Присев за столик, Лиза исподлобья. взглянула на дядиного посетителя. Был тот темный, загорелый, с сединой на висках. Разговаривая, он медленно, будто нехотя, шевелил толстыми губами.
- У нас в районе,^- рассказывал он, - Ползуновский держится, как тенор на гастролях. Смотрит не на вас, а будто какую-то картину за вашей спиной рассматривает. Но со мной он теперь иначе: "Садитесь.
Очень рад. Что угодно?" Я его как-то спросил: "Вы не замечали, Аркадий Семенович, как лауреатство меняет людей?" Он отвечает: "В каком смысле? Судя по вас, я не вижу никакой, перемены. Вы все такой же..." - "Я не о себе, - говорю я, - а о вас! До того как я получил звание лауреата, вы со мной скучно так, вя-ало разговаривали!"
Дядя Сева любит смешное, и Лиза видит, что он выжидательно поглядывает на гостя: не будет ли еще чего? Но тот приподнимает со стола папиросную, с просвечивающимся фиолетовым шрифтом бумагу, и они говорят - видимо, продолжают ранее начатый разговор - о каких-то асинхронных и фланцевых двигателях.
Вскоре посетитель поднялся. Провожая, дядя Сева подхватил с подоконника раскрытую белую коробку с коричневыми конфетами.
- Вот новость у нас на фабрике! Попробуйте-ка!
Драже на пшеницу накатали! Говорят, лучше ореха...
Гость поблагодарил, но без охоты поднес коричневую горошину к толстым губам. Он кивнул Лизе-та, привстав, поклонилась- и вышел.
...Бывают такие встречи. Мы видим человека мельком, пусть даже сидим с ним рядом в долгом пути вагона, но вот он уходит, исчезает, мимоходный, случайный, даже память его не удерживает. Проходит время - и вдруг он возникает снова, уже другой для нас...
- Вот, учись жить! - громко сказал Всеволод Васильевич, с шумом возвращаясь в комнату. - Обычно директор фабрики сидит на лишнем оборудовании, как жадюга, ни себе, ни людям, а этот вот, Кузнецов, предлагает и нам и "Новой заре". Может, мы ему приятели?