Называли одного лейтенанта Кузнецова, помогавшего тогда майору. У лейтенанта в то время брат работал нормировщиком на строительстве, их иногда видели вместе, поэтому лейтенант и запомнился. Для Никодимцева это было не новостью, ибо фамилия этого Кузнецова упоминалась в архиве. Упоминалась, но для получения сведений о майоре была бесполезна: лейтенант, как и воинская часть, давно отбыл. Называли еще заместителя начальника гидромонтажа Владыкина, который и на восстановлении давно работал и, главное, ближе всех тогда стоял к военным. Но сейчас он был в'долгой командировке в Ленинграде. Никодимцев все же не оставил начатое.
Поджидая открытие шлюза, почитывая материалы по истории строительства, он продолжал наводить справки о майоре.
...Возвращаясь как-то вечером с диспетчерского собрания вместе с парторгом, Никодимцев сказал:
- К графику этого Чеснокова столько набралось добавлений, что теперь неизвестно, чей же график!
- Общий, - отозвался Аверьянов.
Аверьянов был высок, худощав, с черными короткими усами. Серую фетровую шляпу носил щеголевато - чуть набок, чуть на лоб. Свет от уличных фонарей, проходя сквозь листву лип, мимо которых они шли, узорными пятнами скользил по его лицу.
- Это дело обычное, - сказал он помолчав, и в его ясном, отчетливом голосе послышалась усмешка. - Я вот вчера читал статью одного архитектора. Обижается человек, что на домах, которые строит тот или другой архитектор, нет досок с их именами. Так сказать, дом не подписан...
- А что же, Леонид Сергеевич, верно! - отвечал Никодимцев. - Музыкант, художник свои произведения подписывают, а дома стоят почему-то анонимные.
- Так у музыканта, у художника все с начала до конца ему принадлежит, а в здании сколько участников!
И не все же они исполняют только предписанное, многие и свое вносят. Впрочем, не берусь судить.
- Ну конечно! - подхватил Никодимцев. - Замыселто, идея его!
- Возможно. Может быть. Но если взять нашу станцию, то тут столько отдельных частных замыслов, инициатив, изобретений, чего автор проекта и предусмотреть не мог, и справедливо было бы всем расписаться, - Аверьянов усмехнулся. - Ну, одним покрупнее, другим шрифтом помельче. И если для росписи взять, например, нашу плотину, то тут и места не хватит, хотя в ней больше чем полкилометра.
- Хватит, - в тон ему отозвался Никодимцев.
Аверьянов, чуть подскочив, сорвал веточку липы и, натягивая листья на губах, стал щелкать ими.
- Да уж, думаю, что хватит! - сказал он и добавил: - Двое уже там расписались. Не сами, конечно, а за них расписались.
Никодимцев, замедлив шаг, вопросительно посмотрел на попутчика.
- Ну, солдаты эти - Зайченко и Бутузов! - ответил парторг.
- А-а... Да, это верно.
- Конечно, верно. Не создавали, так сохранили.
Впереди показался яркий свет входа в кинотеатр. За белой решетчатой оградой, примыкавшей к театру, ходила публика в ожидании сеанса. Садик этот, заменявший летом фойе, был маленький, тесный, и только изредка среди движущихся фигур проглядывали клумбы и газоны.
- Не только дома бывают анонимные, - заговорил Никодимцев, когда они прошли кинотеатр, - но и картины. Так и пишут в путеводителе по выставке: "Художник неизвестен".
- Обычно это что-нибудь среднее, неяркое, - сказал Аверьянов. - Автора настоящего полотна всегда найдут, откроют... А вы почему вдруг об этом?
И Никодимцев рассказал о своей работе с архивом, о майоре, который его заинтересовал.
- Вы вот говорили о разных шрифтах, - сказал он. - Этот вот майор имеет право расписаться на плотине. И не мелким шрифтом. Но не может даже и мелким - нет у него фамилии...
- Еще до приезда сюда на работу, - отозвался парторг, - я из газет знал об этом эпизоде. Тоже как информацию, без фамилии. Но там это хоть было понятно: на фоне общих событий... Но наш архив, конечно, подгулял.
Летний вечер переходил уже в ночь. Справа за крышами домов, где стояло далекое и от синих сумерек вишнево-лиловое зарево от домен, сейчас, при подходе ночи, лиловое в зареве отступало, а вишневое становилось все краснее и краснее.
- У меня есть одна небольшая идея, - своим отчетливым, ясным голосом заговорил Аверьянов. - И я бы вас, Игнатий Львович, попросил о вашем майоре продолжать наводить справки... Да и шрифт тут будет не очень мелкий... Вы ведь и для себя хотели узнавать, так что не специально хлопотать. А я, может быть, вас на след наведу. Попробуйте-ка вы обратиться к одному старику на канатной фабрике.
И он рассказал о некоем Прохорове Авдее Афанасьевиче, который только год назад, уже при Аверьянове, перешел из управления строительства работать в планово-финансовый отдел канатной фабрики. Старик, как передавали, работал на станции со дня ее освобождения от фашистов, помнил людей, которые при нем потом приходили и уходили. С военными, помогавшими станции, он был связан тем, что офицеры обращались к нему, имеющему много знакомых в городе, с просьбой найти на время комнату. Так сам Аверьянов да и другие, что приезжали позже, до окончания постройки жилого дома строительства, около года жил у одной хозяйки в городе, куда его направил этот Авдей Афанасьевич.
Сейчас в кабинете парторга сидел Никодимцев и рассказывал. В большом дерматиновом кресле ему было жарко, и он сдвинулся к краю. Высокий, узкоплечий Аверьянов, держась очень прямо, похаживал по зеленой ковровой дорожке, лежащей по диагонали комнаты.
Чтобы следить за ним глазами, Никодимцеву приходилось поворачивать короткую, полную шею, и это утомляло его. "Не будь этой зеленой тропинки, - мелькнуло у него как-то среди рассказа, - он бы сидел на месте".
- ...Хотя я ваш архив и поругивал, - говорил Никодимцев, - но в нем любопытно то, что, с одной стороны, все тут по форме настоящего архива: занумерованные папки, краткое содержание каждой папки, и даже мне встретилось нечто классическое - пожелтевшая бумага... А с другой стороны, сегодня на строительстве находятся живые люди, которые тут и описаны.
Вот, например, инженер левого берега Василович. Как он придумал открывать донные отверстия. Это интересный во всех отношениях человек. До двадцати лет пахал землю, учиться начал поздно...