- Дало ли вам то письмо что-нибудь новое о вашем муже? - спросила Наталья Феоктистовна.
- Да, спасибо... Во всяком случае, известно, где он тут жил, хотя и временно...
Наталья Феоктистовна стала рассказывать, что она пыталась расспросить по дому, но многие жильцы еще находились тогда в эвакуации, а те, кто был, знали только, что у сестры останавливаются всякие командированные и военные, вот и все... Спрашивала и в домоуправлении - может быть, известно, куда человек выехал. Но там ответили, что военные часто не прописываются и, уж конечно, не извещают, куда направляются...
Софья Васильевна вежливо поблагодарила ее за хлопоты.
- Буду рада, если вы зайдете ко мне, посмотрите, - сказала Наталья Феоктистовна. - Хотя, конечно, никаких следов...
- Спасибо! Я собиралась просить вас об этом.
Нет, разговора не получалось с этой ставшей вдруг замкнутой женщиной. Наталья Феоктистовна обратилась к впереди идущим Лизе и Всеволоду Васильевичу, и разговор стал общим.
...Да, Софье Васильевне не хотелось говорить о письме. Оно было написано чужим человеком - и спасибо ему, - но касалось тех чувств, которыми она не привыкла делиться. Как когда-то она одна, не ища участия, пережила март сорок четвертого года и позже отголосок - строку в газете: "Вечная слава..." - так и теперь ей не хотелось, чтобы кто-то посторонний, хотя, видимо, и милая, добрая женщина, обсуждал это.
В письме она нашла то, чего другой бы и не увидел, не почувствовал. Посторонний человек, какая-то Клавдия, говоря на ходу, мельком, вдруг словно осветила далекое.
Так, например, слова в письме: "Волосы зачесаны назад..."
И вот чужие слова вызвали образ Михаила не только последних лет, но и давнишних, молодых, когда они познакомились, - с тех студенческих еще лет носил он так волосы... Слова в письме "обходительный" и "сразу наступила тишина" напомнили тоже уже привычное в их прошлой жизни, незамечаемое...
И в то же время еще острее ощутилась утрата. Да, она пойдет в тот дом, но что найдет там? Пустые стены...
Вода в шлюзе, затененная стенами камеры, была черная, как в колодце, и, как из колодца, от нее, несмотря на жаркий день, тянуло холодом.
Шлюзование начиналось.
Расцвеченный косыми флажками белый пароход "Руслан" осторожно вошел в первую камеру. Тотчас белые бока парохода, цветные флажки, матросы, стоящие у поручней, отразились в черной воде. Так многому надо было отразиться, что на водной поверхности камеры не хватило места. Отображения тесно жались друг к другу, стараясь даже подняться с воды по стене камеры, но бетонная, шершавая, глухая к ним стена не принимала их.
- Ворота пошли! - сказал Всеволод Васильевич.
Лиза перехватила его взгляд и увидела две мощные дугообразные тяжелые створки, которые, отделившись от берегов камеры, медленно, не тревожа отражения в воде, пошли навстречу друг другу. Они замкнулись позади "Руслана", как бы поймав его в ловушку. Тотчас вода через невидимые отверстия в камере стала прибывать и поднимать на себе пароход. Он увеличивался в размерах.
- Ворота пошли! - оглянувшись на дядю Севу, сказал Витя значительным голосом.
У вторых ворот, перед второй камерой, сейчас было обратное движение они открывались. Створки разомкнулись и плавно пошли к берегам шлюза. Когда они разошлись, Лиза с удивлением увидела, что уровень воды во второй камере такой же, как теперь стал в первой.
Пароход через открытые ворота медленно двинулся влево, ко второй камере. Тотчас вокруг раздался многоголосый гул, одобрительные вскрики половина пути была пройдена!
Дядя Сева и Софья Васильевна с детьми вслед за пароходом тоже стали передвигаться ко второй камере.
Овсеева, еще раньше встретив какую-то свою подругу, отошла от них, и теперь ее палевое платье мелькало гдето впереди, в толпе. Всеволод Васильевич поскучнел, отвечал рассеянно...
Медленно пробираясь среди отмахивающихся от мошкары людей, они набрели на чернобородого кинооператора с молодым, безусым помощником, которые, урча своим аппаратом на треножнике, пропускали мимо себя пароход и сейчас, коротко переговариваясь, почему-то очень внимательно ловили проходящую мимо них корму с развевающимся флагом.
Лиза вспомнила о Павеличеве и поискала глазами коричневую куртку. За эти три дня он уж что-нибудь да узнал! Да и надо ему сказать про улицу Шевченко, № 15-для нее с мамой это опустевшее место, а для него может быть важно.
- Ты посмотри, куда люди забрались! - сказала Софья Васильевна.
Лиза взглянула в ту сторону, куда ей показала мать, и увидела высокий и могучий железный остов, напоминающий стол на четырех ногах, стоящий наверху последних бычков плотины. Она знала еще со дня прогулки с Павеличевым, что это портальный кран.
Но тогда кран был в работе, - черный и страшный, ходил поверх бычков влево и вправо, сейчас же, придвинувшись как можно ближе к шлюзу, он стоял разнаряженный флажками. На вершине его, как по столу, похаживали небольшие фигурки людей. Среди них Лиза различила девушку с развевающимися по ветру рыжими волосами, стоящую около киноаппарата. "А Павеличева и тут нет!" подумала она.
Но как только она перевела взгляд на шлюз, то увидела в конце его решетчатую, почти вертикальную стрелу другого крана и на верхушке его Павеличева. Он был одет во что-то темное и, удобно примостившись, сидел на перекладине, как на ступеньке лестницы, пока в бездействии, в ожидании. Ниже его, на середине стрелы, тоже чего-то поджидая, сидел другой оператор.
Пароход меж тем прошел вторую камеру и сейчас входил в третью. Когда Всеволод Васильевич и Софья Васильевна с детьми подошли к пароходу, там уже стояло столько народа, что пройти было нельзя. Витя, держа свой билет наготове, искал глазами контролера и не мог найти - все стояли к нему спиной, совсем не по-контролерски.
- Ну, Вить, ты обещал меня провести, - сказал Всеволод Васильевич, так действуй!
Витя вздохнул, покосился на него и, засопев носом, стал протискиваться вперед. Но дядя удержал его. Софья Васильевна неодобрительно посмотрела на брата.
- Ты так дошутишься, что он тут потеряется! - сказала она, отмахиваясь платком от мошкары. - Вообще нет смысла туда, в сутолоку, пробираться. Тут хоть воздух, а там в жаре да в толпе...