- Ну, а как же, мам, билеты? - обиженно спросил Витя.
- Ну, так и билеты... Оставь себе на память.
Они отошли даже чуть назад, ближе к перилам.
На той стороне шлюза Всеволод Васильевич увидел палевое платье и невольно стал следить за ним. Сестра, заметив его внимательный взгляд, посмотрела в ту же сторону.
- А ты знаешь, она ничего, хорошая! - тихо сказала Софья Васильевна. Конечно, мы тут мельком увиделись, но, по-моему, хорошая.
Было видно, что ему приятно это, он даже невольно кивнул головой, как бы вполне соглашаясь, но тут же скосил взгляд на сестру.
- Насчет полушалков, матушка, я тебя предупреждал! - сказал он. - Они в продажу еще не поступали.
Помни это!
- А ты уже справлялся? И то хорошо: значит, шаг вперед...
Меж тем около третьей камеры все придвинулись к перилам: сейчас будут последние ворота. На дощатую, обтянутую кумачом и пока пустую трибуну, застенчиво улыбаясь, стали подниматься женщины с детьми. Это надоумило и других матерей и отцов - у перил из-за чужих спин детям ведь ничего не видно. Вскоре на трибуне были только одни дети - взрослые спустились вниз и стояли около, поглядывая наверх: не упали бы. Но дети, подняв руки над головой к высоким для них кумачовым поручням, держались крепко.
"Руслан" стоял в последней камере, у последних ворот, ведущих на простор реки. Операторы на портальном кране и на кране, стоящем на выходе из шлюза, приготовились.
Павеличев, правым плечом привалившись к стреле крана и просунув руку в ее железные переплетения, держал перед собой серебристый аппарат, нацеленный на середину ворот. Он висел над рекой, над людьми, но был не одинок - в стороне, но еще выше его, на портальном кране, тоже нацелившись, застыла маленькая отсюда Лариса. Под ним на той же стреле примостился "цветник".
Павеличев вдруг почувствовал то воодушевляющее, веселящее дух товарищеское единение, которое бывает у людей, занятых одним делом.
Отсюда, с вершины стрелы, открывался широкий вид на праздник. Среди шума, движения, пестроты платьев молча и многозначительно поблескивали на солнце никелированные трубы духового оркестра. Большой, добродушный бас-геликон светился ярче всех. Павел - который уж раз! - повел взглядом по перилам шлюза, надеясь увидеть Лизу, но это было невозможно - столько лиц...
Он вспомнил вчерашний разговор в номере у Никодимцева, приезд в гостиницу Аверьянова - вот бы и ей знать...
По невнятному гулу толпы Павеличев догадался: началось. Он приник к аппарату.
Между створками ворот показалась узкая, сверху донизу, щель. Она стала медленно расширяться. Толстые, тяжелые ворота, разделившись надвое, плавно пошли к берегам камеры, чуть бороздя темную поверхность воды, тихую, спокойную, отражающую небо, облака. "Руслан"
вспенил сзади себя воду и, дав гудок, тронулся вперед.
Как только он прошел распахнутые ворота и корма его оказалась за камерон, раздалось дружное "ура" и, чуть запоздав, грянул оркестр.
"Руслан", давая веселые гудки, вышел на простор реки и, прибавив ходу, стал удаляться. Матросы, сгрудившись у кормы, махали фуражками, руками прощались со шлюзом.
Павеличев подождал - не мелькнет ли на пароходе в последний момент что-нибудь интересное - и опустил аппарат. Посмотрел на портальный кран Лариса тоже собиралась уходить оттуда. Спускаясь по стреле, он повторял про себя неизвестно откуда появившуюся фразу:
"Первый пароход проходит восстановленный шлюз". Но, услышав в своем голосе какую-то напыщенную интонацию, улыбнулся: ведь так диктор будет читать текст перед этим кадром.
Музыка продолжала играть. Дети с трибуны потянулись к оркестру. И вовремя: к трибуне подходили четверо - секретарь обкома, представитель министерства, приехавший на открытие шлюза, начальник строительства и Аверьянов.
Поднявшись на дощатый помост, невысокий, с худощавым лицом представитель министерства положил на кумачовые поручни серо-зеленый плащ. Стоящий крайним, Аверьянов сделал знак рукой, и оркестр смолк.
- Товарищи! - произнес представитель, и тотчас рупоры во всех концах громко повторили: "Товарищи!"
Представитель заговорил о человеческом труде, благословенном в лагере мира, и о труде в другом лагере, где труд простых людей не приносит им ни славы, ни чести, ни уважения. Незамечаемый, он напоминает о себе только тогда, когда прекращается. Представитель министерства привел известные из последних газет сведения о забастовках и стачках на Западе.
После него говорил начальник строительства Лазарев.
Осанистый, в широком светлом костюме, он с озабоченным лицом подошел к микрофону. Лазарев тоже собирался начать речь о лагере мира и лагере войны, но теперь, после представителя министерства, надо было об этом или очень коротко сказать, или совсем не говорить. И, подходя к микрофону, он еще не решил, как начнет речь. Но, увидев в первых рядах стоящих около трибуны нарядных Жевелева, Панайотова, Борисенко, Ляпунову - прославленных строителей шлюза - и еще сотни честных, умных, преданных своему делу людей, он понял, что надо начать прямо с них.
Он и начал с них, поблагодарив за труд, за воодушевление, за мужество, за хозяйский интерес...
Тотчас после аплодисментов в разных концах толпы послышались какие-то возгласы, смех, шум. За толпой и вблизи трибуны стали взлетать подбрасываемые фигуры.
Оркестр заиграл туш.
- Кого это качают? - спросил приземистый, с запавшими глазами секретарь обкома.
И Лазареву и Аверьянову нелегко было ответить: люди появлялись в воздухе с поднятыми руками и ногами и тут же пропадали...
- Это, Иван Капитонович, вон Нюша Ткаченко взлетает! - сказал Аверьянов, показывая секретарю обкома вправо. Он ее узнал только по рыжим локонам. - Пришла из колхоза и в бригаде бетонщиков сразу выдвинулась. Чуть левее, вон, посмотрите, пикирует Василович - инженер левого берега. Только по трости в руках и можно догадаться.
Оркестр смолк, стихло и в толпе. Аверьянова кто-то снизу тронул за ногу. Он с трибуны посмотрел вниз - это был Гриша Горелов, секретарь бюро комсомола левого берега.
- Леонид Сергеевич! - негромко сказал он, поднимая голову кверху. - Тут кое у кого дети потерялись, родители вот просят объявить по радио, кивнул он на женщин и на одного высокого мужчину, группкой стоящих невдалеке.