- Ну, а где же, Лиза, ваша мама? - просто, будто ничего не заметив, спросил он.
- Она сейчас! Вот она... - Лиза, не поднимая непросохших глаз, кивнула на проход, где показались Софья Васильевна и дядя Сева.
...Никодимцев смотрел на детей и думал о том, что вот тут, поблизости, на плотине, под тем же, только зимним небом человек заставил себя забыть об этой вот девушке и мальчике. Надо было забыть...
У женщины, которая приближалась к обелиску, б-ыл большой лоб и такие же, как у Лизы, глаза - широко расставленные, узкие, се,рые, - и Никодимцев, который не слышал ответа Лизы, догадался, что это мать.
Оркестр заиграл марш - окончание праздника. Свободное место вокруг трибуны, обелиска и музыкантов теперь заполнилось людьми, стоявшими до этого вокруг.
Солнце шло к закату, и длинная тень от поднятой стрелы крана протянулась по воде далеко за третью камеру.
Там же, прикасаясь к этой тени от железа, легло отражение розового небесного облака. Блики на никелированных трубах оркестра потухли, и только у толстого баса-геликона, поднятого над головами, серебрился ободок широкого раструба.
Глава девятая
ЗАПИСИ В ДНЕВНИКЕ
На следующий день утром в обкоме было совещание по месячному плану. Вылезая с Лазаревым из машины, Аверьянов заметил около подъезда девушку с голубыми сережками - одну из трех, которые вчера на открытии шлюза заговорили с ним о Кузнецове. Она стояла около темно-бурой потертой "эмки" и стирала с дверцы серые брызги высохшей грязи. "У них в районе, значит, дожди прошли", - подумал Аверьянов, подходя к ней.
- Что же, вы его вчера так и не нашли? - спросил он.
- Нашла, да поздно, - сказала она, выпрямляясь и встряхивая тряпку. Он иностранным крестьянам плотину объяснял, не мог отойти.
- Он тут? - Аверьянов кивнул на здание. - Какой из себя ваш директор?
Девушка положила тряпку на радиатор.
- Ну, какой... - Она простодушно улыбалась, затрудняясь описать его. Ну, обыкновенный, только неразговорчивый... Ну, не любит много говорить, тихий.
Но на самом деле не тихий...
- Да-а, приметы не тово... в глаза не бросаются! - Аверьянов усмехнулся и посмотрел на Лазарева, который его поджидал на ступеньках подъезда. Сейчас иду! С этими приметами, милая, - сказал он девушке, - только в конце совещания человека найдешь:
кто молчал, тот и есть! - И он пошел к подъезду.
- Это, наверное, тот, из новых, который в прошлый раз лишнее оборудование "Новой заре" предлагал, - сказал Лазарев, открывая тяжелую дверь.
Аверьянов не помнил этого...
Узнав, что совещание еще не началось, он попросил секретаршу показать ему Кузнецова. Тот стоял у открытого окна и, покуривая, смотрел на улицу.
- А мы вас вчера искали! - радушно сказал Аверьянов, здороваясь и незаметно рассматривая собеседника.
Это был человек лет тридцати пяти, загорелый, с толстыми губами, которыми он двигал медленно, будто они у него уставали от движения. Говорил он не торопясь, поглаживая черные с рыжинкой волосы, стриженные коротким ежиком. На расспросы Аверьянова отвечал коротко: да, он тогда был в звании лейтенанта, да, ему говорили, что его вчера вызывали, но он не мог отойти...
- Переводчица попросила. Все на открытии, и объяснять некому, - говорил он. - А крестьяне не виноваты, что в такое время приехали. Ну вот, я и взялся, что помнил - сказал... А когда все разошлись, я там был, видел... - Он краем толстых губ неловко улыбнулся. - Ну, если считаете, что я заслужил, то спасибо!..
Аверьянов вдруг почувствовал волнение. Хотя он подошел к человеку незнакомому и заговорил с ним запросто, но он не мог не вспомнить того дела, в котором тот участвовал. Короткие записи в архиве, что они прочли с Никодимцевым, как ни были скупы и официальны, все же дали какую-то пищу воображению. Но сейчас оыло не время для расспросов, да они и не уйдут, надо успеть о главном, из-за чего он хотел повидать этого бывшего лейтенанта.
Прозвенел звонок, все тронулись к открытым дверям зала, из которых тянуло прохладным и еще не накуренным воздухом.
- У меня к вам просьба, Алексей Христофорович, - проговорил Аверьянов и убавил шаг, как бы придерживая Кузнецова. - У нас есть один хороший обычай...
И он рассказал о "вечерах молодых строителей", которые у них собирают много народу. Вот и завтра будет такой вечер. Хорошо бы, если б Кузнецов в связи с открытием обелиска вспомнил, рассказал о военных днях гидростанции. Ведь это слава станции!
- Ну, знаете, как в армии! - добавил Аверьянов. - Приходят молодые солдаты, а им говорят, чем полк до них занимался, чем славу свою заслужил. А то что же - фамилии на обелиске вчера все видели, а что за этим? Надо живое что-то...
Кузнецов, выпятив толстые губы, слушал настороженно, - наверное, думал: уж не на новое ли заседание его хотят затащить?
- Чикильдеева забыли! - неожиданно сказал он. - Водолаза, который по нижней потерне шел.
Парторг понял это так: раз бывший лейтенант вспомнил какого-то своего соратника, значит, придет на вечер, расскажет. Считая дело решенным, он заметил Кузнецову, что упущенное можно исправить - дополнить новым именем - и снова вернулся к вечеру. Да, эти вечера у них проходят дружно, ребята хорошо слушают. Нет, на заседания это никак не похоже...
И тут Кузнецов стал отказываться. И по мотиву, который Аверьянов после недавнего разговора с голубыми сережками - с шофером этого молчальника легко мог предположить: не умеет, не любит говорить перед залом... Но Аверьянову поспособствовал неизвестный ему Чикильдеев. Почувствовав в неловком, замкнутом Кузнецове справедливого человека, парторг, косясь на председателя, пробиравшегося к своему зеленому столу, стал нашептывать бывшему лейтенанту о том, что вот об упомянутом им водолазе никто и ничего не знает, что в архиве ни строчки нет. Разве он, Кузнецов, знающий об этом человеке, не обязан сказать?
И Кузнецов, вздохнув, согласился.
"Молодец Чикильдеев, помог! - невольно подумал парторг. - Значит, в нашем "хозяйстве" и такой еще есть!" Аверьянов решил, что, вернувшись к себе, он успеет до завтрашнего вечера строителей занести новое имя на обелиск. Но по заданию обкома ему пришлось сразу после совещания выехать в район, и вернулся он только к самому открытию вечера.