Он выслушал и не торопясь сказал:
- Так-то это так, но тогда получается, что фашисты совсем не верили в свой век! А ведь Гитлер говорил даже о тысячелетии... Я тоже вчера стоял за закрытые, но я не думал, что они такие разные с полузакрытыми и по времени и по работе. - Тут он вытащил из кармана шинели два обломка бетона - хорошего и ноздреватого. - Лаборатории у нас нет, но сержант Лебедев на глаз определил, что этот вот, халтурный, помоложе будет, а настоящий постарше...
- Ну, и что же вы думаете? - спросил я его. - Что собираетесь доложить майору?
Карнаух подошел ко мне хмурый, но сейчас, после наших новых сомнений, он словно повеселел.
- Я думаю, - сказал он, - что надо оставить всякую психологию. И прямую и обратную. Вчера, когда мы от майора разошлись, я голову себе тоже этим забивал. И сегодня с утра. А сейчас вижу, что мы с Иванцовым поступили правильно: начали просто бурить и будем бурить подряд все десять. До нас брали на два метра, а мы войдем буром на три. Если есть камера, то на трех-то метрах она, милая, покажется!
В 13.30, когда мы явились к майору, он так и доложил:
- Приступил к бурению и прошел пока четыре отверстия.
Я рассказал, почему в течение дня менялись у меня доводы "за" и "против".
Майор сказал:
- Ну хорошо, твердой гарантии ни за одну группу отверстий у нас как будто нет. Посмотрим, что покажет бурение. Пожалуйста, продолжайте его, Василий Тимофеевич!
Он обратился к Карнауху, и, может быть, без этого невоенного "пожалуйста" я бы не позавидовал старшему лейтенанту...
А тут подумал: и я бы мог предложить побурить на три метра.
30 января, вечер
Пробурили все десять - ничего. Карнаух расстроен.
Я его понимаю - была надежда все равно как у охотника или у кладоискателя. И все сегодня от него ждали... Как бы в оправдание, он стал поговаривать о потернах. В частности, заговорил о косом пятне свежего бетона на уровне верхней потерны. Об этом пятне я подумал еще на новоселье у Михаила Михайловича, но мы тогда быстро перешли на донные отверстия.
Майор приказал, хотя и с прибавлением "будьте добры", оставить поиски и умозаключения и начать вскрывать донные отверстия. Конечно, отбивку бетона вести осторожно - осторожно во всех десяти туннелях.
Сейчас заняты планом работ, расстановкой сил.
31 января, ночь
Сегодня в девять часов вечера неожиданно показались "юнкерсы". Давно их не было. Опять на плотину, но опять зенитки перехватили их. Прорвался один и опять мимо положил, но все же наши мостки около донных сорвало. Плотники будут работать всю ночь.
На днях освобождены Тосно и Ново-Сокольники.
Брат когда-то в Ново-Сокольниках был на практике и теперь переживает: что осталось? Что-то от Савицкого нет писем. Как там наши?
1 февраля
Ну, вот еще...
Фронт работ решили развернуть сразу на десяти участках. И по нескольку бурильных молотков на каждом. Их не хватало. Хорошо было бы достать и лишний перфоратор. Снарядили Иванцова в город - завьяловские заводы стали уже съезжаться на свои разоренные места, и в одном из них, по слухам, было нужное нам.
То, что нам дадут, не было сомнений - еще бы, такое дело! Но майор выказал щепетильность. Мало того, что Иванцову была заготовлена официальная бумага, Михаил Михайлович еще от себя написал директору завода письмо, где в деликатных тонах просил одолжить и перфоратор, и бурильные молотки, обещая вернуть в срок, в целости и т. д.
Но дело не в этом, а в том, что Иванцов, взяв два пакета и сговорившись с гаражом о высылке по его телефонному звонку грузовика к заводу, буквально через час, не вызвав машины, без всего явился к нам на плотину взбудораженный. Но по-особому взбудораженный.
Смешливый, любивший с многозначительной улыбкой помолчать, если дело касалось серьезного, и сразу оживлявшийся при шутке, - тут Иванцов не был похож на себя: он был тих, строг, официален, и даже его желтый чуб был приглажен. Поэтому мы и поняли, что Иванцов взволнован и что-то произошло...
По его словам, было так.
В холодной приемной у директора завода оказался он и какой-то старик в овчинном полушубке, сидящий на табуретке. От нечего делать разговорились.
Старик с грустью признался, что он сирота, ни отца, ни матери у него нет. Это понравилось смешливому Иванцову, так как старик говорил серьезно, и он охотнее стал расспрашивать "сироту" далее. Тот оказался плотником, пришедшим узнать у директора, который его лично знал, вернется ли его сын из эвакуации или останется на уральском заводе.
Узнав, что старик при гитлеровцах жил недалеко от плотины, Иванцов спросил его, не видал ли он какойлибо их работы у донных отверстий.
Старик сказал:
- Работы не замечал... Редко тут бывал. Да и не подступишься - и днем и ночью охрана. А дыры эти, вроде окон, видел издалека, с левого берега, не раз. Их ведь в нашей плотине не было, а тут немцы, не спросясь, одиннадцать штук наковыряли!
- Десять, дедушка, - поправил Иванцов.
- Нет, одиннадцать! Верно говорю... Хоть сейчас пойдем проверим!
Иванцову показалось это забавным: старик хочет вести к отверстиям его, Иванцова!.. И, надо полагать, отвечал с превосходством:
- Да что ты, дедушка, - проверять! Ведь я же сейчас оттуда, мы там работаем. Мне-то не знать, сколько их! На этом стоим!
Этот тон, вероятно, поколебал уверенность старика, но он все же сказал:
- Ну, не знаю... Но только одиннадцать было. Считал, запомнил...
Тут и Иванцов, как он говорит, замер, затих: а что, если правда?..
Вот с этим, не дождавшись приема у директора, забыв про поручение, он сейчас к нам и явился..."
Аверьянову, сидевшему поодаль от Кузнецова, подали телеграмму. Он быстро прочел ее и, блеснув глазами, коротко взглянул на зал, как бы говоря: "И вы сейчас узнаете". В первой же паузе он остановил Кузнецова, приглашая и его послушать.
Он встал и ровным голосом, будто это была обыкновенная телеграмма, прочел поздравление правительства в ответ на вчерашний рапорт об открытии движения по шлюзу.
Раздались аплодисменты. Когда шум смолк, Аверьянов, взглянув на Кузнецова, сказал, что Алексей Христофорович сейчас будет продолжать.