Селище Рознежичи было следующим, где гощенье предполагало ночевать.
– Волки загнали? – Богорад посмотрел на волос, потом на лыжи со следами зубов.
Лютомер молча кивнул. Он уже приметил веревку, которой несчастный мужик, загнанный хищниками на дерево, привязал себя к стволу, чтобы не упасть, если заснет. И он не упал. Но сойти наземь так и не смог, а замерз насмерть во сне.
Волчий волос Лютомер убрал в рукавицу и вернулся на лед. Обоз тронулся дальше.
Месяц лютень шел к середине. Княжеское гощенье двигалось вниз по Угре и приблизилось к устью впадавшей в нее реки Гордоты – неширокой, мирно текущей в крутых, но низких берегах. Лютава проходила этот путь в первый раз, но Лютомер бывал здесь уже неоднократно и был знаком с жителями верхней Угры и ее притоков. После встречи на Рессе уже две дружины вместе пробирались по лесу от верховий Перекши к истокам самой Угры, чтобы дальше ехать вниз по течению до Ратиславля. Гощенье это выросло из старинных объездов отца, проверявшего по зимам, как живется отделившимся детям и внукам: разбирал споры, улаживал ссоры, помогал делом, где нуждались. Приносил жертвы по праву старшего в роду, стоящего наиболее близко к предкам. По мере того как роды разрастались в племена, потомку родоначальника приходилось совершать все более и более далекие объезды. Князь старшего племени – как тот, что сидел на верхнем Днепре в краю кривичей-смолян, – уже и не мог сам обойти за зиму земли всех малых племен, и ему его долю доставляли малые князья. В каждом селении князь собирал дань: десятую часть урожая, вытканного полотна, добытых мехов. Все это хранилось у него, частью шло на жертвы, частью на пропитание войска, если будет нужда собирать ополчение и идти в поход, частью – на помощь тем родам и волостям, где случился неурожай или еще какое бедствие.
Зимолом встречали у Звеничей – в селище близ Звон-горы, куда собирались на велики-дни жители округи. На Звон-горе выстроили целую крепость из снега, и в ней засела «старая Марена» – здешняя большуха в рогатой кичке и с дубиной в руках. Лютава вышла против нее с жердью, изображавшей копье, и в накидке из медвежьей шкуры – как молодая Лада, впервые пробующая прогнать старуху. Но старухе еще не настало время уходить: под вопли зрителей на валу святилища Лютава лишь сорвала с нее кичку и убежала с добычей, подгоняемая дубиной и бранью старухи.
Гощенье тронулось дальше. В каждом селище – одиночном или старшем в своем гнезде, – обоз останавливался, люди располагались в обчине отдыхать и греться, старшие собирались в беседы – обсуждать дела. Считали и грузили дань. О князе Ратиславичи говорили, что Вершина приболел – на случай если слухи все же пойдут, – и поэтому его заменяет Лютомер.
Близ селищ нередко встречались волчьи следы. В это время, когда лес уже завален глубоким снегом, стаи держатся возле жилья, хватают собак, угрожают лошадям путников, иной раз забираются и в хлевы. Шла пора волчьих свадеб – уже сложившиеся пары вожаков уединяются, готовясь произвести новое поколение, а подросшая молодежь образует собственные пары, основу будущих стай.
Почти каждую ночь, когда дружина располагалась на отдых, Лютомер исчезал. Об этом не знал никто, кроме Лютавы. А она тайком выходила из беседы, где ночевали, и прислушивалась. Из темноты со стороны чащи доносился волчий вой – протяжный, пронзительный, проникающий в сердце, будто холод клинка. Вой матерого волка – низкий, грозный. Волчицы – чуть выше. Тонкие голоса молодых. Один начинал, потом присоединялся другой, третий… И вот уже семь-восемь волков – вся местная стая – соединяли свои голоса, словно стебли холодных цветков в зимнем венце Марены. Будто нити узорного пояса, который ткет она в дальней ночи, чтобы опоясать и подчинить своей власти земной мир. Вой накатывал волнами – одна за одной, и казалось, это стучится в двери людского мира сама Навь.
И всякий раз Лютава с замиранием сердца различала вплетающийся в пение с Той Стороны голос Князя Волков – так хорошо ей знакомый, особенный, полный силы. Она и беспокоилась о нем, и тосковала, понимая: как ни близки они с братом, в его жизни всегда будут тайны, недоступные ей, и тропы, куда ей не дано за ним последовать.
А минувшей ночью она слышала голос только одного волка – чужого и одинокого. Он выл, созывая стаю на охоту, но никто не отвечал ему – ни подруга-волчица, ни молодняк-переярки. Падал снег, на пасмурном небе не было видно луны, а волк все выл и выл. Среди ночной тишины голос его был словно клинок меча на черном полотне. Была в нем тоска, и горе, и угроза. Лютава не могла заснуть; казалось, волк предупреждает о неведомой беде. Три раза она выходила наружу, не в силах дождаться Лютомера. Но, вернувшись, он ничего ей не сказал, а только покачал головой и повалился спать.