Гость смеется.
— Нет, не начальник я. А ты что же, боишься начальников-то?
Яхако поднял голову. Волосами тряхнул.
— Не боюсь я начальников. Они у отца олешков увели. У меня если захотят взять, я не отдам. Придут — вот мое ружье. Я стрелять умею, отец научил.
— Хороший у тебя отец. Спасибо ему, меня вчера подобрал в тундре, не дал погибнуть.
— Это какой отец. Это не отец...
— А кто же? Брат?
— Просто в нашем чуме живет. Ясовей.
Незнакомец встрепенулся.
— Ясовей?
— Чего удивительного. Имя такое.
Мальчику непонятно, почему так изумился русский простому ненецкому имени, почему он вдруг замолчал и задумался.
Между тем проснулись взрослые, запылал костер, в чуме стало тепло. Выдвинули поближе к огнищу столик, хозяйка навалила на него гору мороженой рыбы да оленины. Приглашают к столу русского.
— Вставай-ка, поайбурдаешь, вся немочь пройдет, крепче будешь...
Гость, постанывая, поднялся. С большим трудом взял кусок мяса. Обмороженные пальцы ныли, горели, как в огне. Выпив чашку чаю, он лег на груду оленьих шкур.
— Спасибо, хозяюшка, полежу, отдохну, может, лучше станет...
— Отдохни, слаб ты очень...
Залаяли собаки.
— Ясовей приехал, — закричал Яхако, — вот хорошо-то, сказки сказывать будет...
Ясовей, войдя, аккуратно выбил снег из малицы, свернул её и положил в сторонку.
— О, тепло у вас и не дует. А поайбурдаем покрепче, совсем хорошо будет... Как он? — покосился Ясовей на незнакомца.
— Ожил. Со мной говорил, — бойко ответил Яхако, — про тебя спрашивал. Нынче спит, наверно...
Но незнакомец не спал. Он смотрел на Ясовея и... и узнавал его. Он, верно он. Тот же упрямый разрез рта, та же ямочка на подбородке, тот же хитроватый и веселый взгляд черных чуть-чуть с косинкой глаз. Повзрослел, посуровел лицом. Копна волос подстрижена кружком по тундровому обычаю. Но всё равно это он. Вот берет нож — его движения, быстрые, угловатые... Вот улыбнулся, разговаривая с Яхако, — его улыбка.
— Ясовей...
Услышав свое имя, Ясовей повернулся к незнакомцу.
— Как, лучше стало? Напиться не надо ли?
— Ясовей... это ты?
— Это я. Как вы узнали мое имя? Яхако сказал?
— Ясовей, подойди ко мне, посмотри на меня. Не узнаешь?
Ясовей всматривается в бородатое лицо, опухшее от мороза, качает головой.
— Ну, как же ты забываешь друзей? Ведь я — Шурыгин Николай...
Ясовей минуту сидел, как истукан, потом сорвался с места и бросился к больному.
Яхако сперва испугался, но видит, пугаться нечего, успокоился, хотя и не понимал, отчего это вдруг Ясовей начал обнимать чужого начальника.
3
Был этот вечер не короче других заполярных вечеров, а пролетел он словно миг один. Не заметили ни Ясовей, ни Шурыгин, как улеглась пурга и в дымоход заглянули чистые звезды. Друзья, взволнованные неожиданной встречей, наперебой спешили рассказать о себе.
— Так вот и было, Ясовей, — говорил Николай, — потаскали меня по тюрьмам, а потом загнали сюда, на твою родину. Жил сначала в Усть-Кальме. Товарищи там мне рассказывали, что ты бывал у них. Ушел, говорят, в тундру подался. По песцовому следу... Ну, мне недолго довелось пожить в Усть-Кальме, не потрафил начальству, ещё дальше отправили. Революцию встретил в Широкой Виске. Хотел сразу же восвояси ехать, да надо было здесь Советскую власть устанавливать, задержался. А тут вот интервенты нагрянули, пришлось за винтовку взяться. О тебе я вспоминал не раз, разыскивать пытался, да где найдешь в этом глухом просторе. А ведь нашел вот! Может же так случиться. От беляков бежал, чудом вырвался, думал уж погибну. А не только не погиб, ещё друга разыскал...
— А мне, думаешь, просто было до родных мест добираться, — горячился Ясовей, как будто действительно кто-нибудь утверждал, что просто. — Э, поди-ка попутешествуй, где с обозом, где пешком, где на лодке — всякое бывало. Добрался же, однако. Добраться добрался, а жить как? Родителей не нашел, погибли, говорят, родители... Питался охотой, случайными заработками. У богачей оленей пас, рыбу промышлял. Так и ныне живу по чужим чумам. Спасибо, Лаптандер приютил. Квартира, как видите, не очень богатая, не чета барыниной...
— Не забыл всё-таки городское житье?
— Забудешь ли! Уйдешь иногда в тундру, сядешь на бугорок и вспоминаешь всё, как было. И кажется, что и не было ничего, всё сказка или сон... Вот Яхако рассказываю, так не верит, говорит, на хынос похоже, старинную сказку, только чуднее... Сердце наше какое-то странное: из города в тундру рвалось, казалось, что лучше нет наших родных мест, а в тундре живу — о городе вспоминаю. И особенно жалко: уехал — революция без меня прошла.
— Не горюй, приятель, — улыбнулся Николай, — тебе ещё предстоит революцию у себя здесь делать. Как, согласен на это?
Ясовей встрепенулся, по-мальчишески задорно выправился.
— Будем делать революцию. Когда начинать?
— Вот видишь, какой ты горячий. Выдержки, выдержки больше, всему своё время, революционер.
Глаза Ясовея потемнели. Он сник.
— Вы шутите, Николай. А я серьезно...
— Я ведь тоже серьезно, дорогой мой, — Николай посмотрел юноше в лицо. — Революцию с бухты-барахты не делают. Сейчас на Печоре интервенты — заграничные буржуи. Они приехали помогать местным богачам задушить революцию, отнять у народа свободу. Надо прогнать интервентов, разбить белогвардейцев и установить везде Советскую власть. Вот что надо делать. И дело это не простое, трудное...
4
Будто за отцом родным ухаживал Ясовей за больным Николаем. Обмороженные руки и ноги жиром смазал, мягкими пыжиковыми мехами укутал. Лежит Николай на груде оленьих шкур неуклюжий, неповоротливый, только глаза сверкают из вороха мехов. Днем Ясовей на промысле, вечером не отходит от Николая: то чаю ему подаст, то рыбой угостит, то подушку поправит, то одеяло подоткнет, чтобы не дуло. А Николай все расспрашивает о жизни в тундре, интересуется бытом ненцев, их думами.
— Ты расскажи мне, Ясовей, как в тундре жизнь идет. Давно ли кочевники узнали, что царя у нас не стало? О Советской власти все ли знают?
Ясовей подумал.
— Рассказать-то можно бы, да ведь долго — слушать будете ли? Если хотите, расскажу.
— В далекий наш край даже ветер редко заносит тепло. Живем мы, сами видите, на краю земли. Дальше и ехать-то уж, кажись, некуда. А как жизнь идет в далеких больших городах, в чужих краях, мы и знать не знаем. В большом море буря гуляет, волны до облаков гребни вздымают, а в маленьком дальнем заливчике тишь, как в чайном блюдечке. Так и мы, обитатели тундр, ничего не знали, что на земле происходит. О войне слышали маленько, да не очень понимали, кто и зачем воюет. Потом начали говорить, что царя не стало. Из чума в чум новость пошла: «царя ссадили». А было это в пору, когда оленеводы готовились кочевать из лесов к морю, потому собирались вместе. Кто первый принес слух, попробуй узнать. Только при встречах люди сообщали друг другу:
— Слышали? Говорят, царя ссадили...
— Ну? Как же это ссадить царя?
— А вот так, взяли да и ссадили.
— А кто ссадил?
— Ну, кто...
А в самом деле, кто? Нелегко ненцу ответить на такой вопрос. Откуда ему знать, кто там около царя живет. Из начальников ненец знает старшину да урядника, да попа.
— Кто ссадил? Урядники, старшины да попы, наверно...
— Видать, они. Кому же больше...
— А куда ссадили?
Вот тебе-тебе! Опять неизвестно, куда царя можно ссадить. Что царь сидит на престоле, это слыхали. А престол, поди, такой, как в пустозерской церкви, золотом сверкает. Куда же с престола царя можно ссадить? На пол? Ой, будет ли на полу царь сидеть! На лавку? Кто знает, есть ли лавки в царском чуме. Может, на полати? Полати-то уж, наверно, есть...
— Надо быть, на полати, — решили скопом, — всё-таки на полатях теплее царю лежать, чем на полу.
На этом все и сошлись бы, если бы не Халтуй.
— А я видал царя, — сказал он.
Оленеводы ахнули.
— Вот так да! Халтуй наш с царем встречался. Уж не вместе ли айбурдали? Может, он тебя чаркой угостил?
А Халтую хоть бы что, только глазами моргает.
— Мимо правленья ходил. В двери смотрел. Картина висит. Царь. На плечах золотые кисти. Кругом ремни наплетены.
— Так ты, Халтуй, пожалуй, коновала видел, коновалы в ремнях-то.
— Ну вот, не отличу коновала от царя, — горячился Халтуй. — Над головой две куропатки, в лапах у них палка золотая и круглый камень. Вот.
— Раз две куропатки, так да, это непременно царь.
Тут кто-то вспомнил, что я в городе бывал, может, про царя слыхал. Позвать, говорят, Ясовея, пусть он скажет. А я бы и рад сказать, да сказалка коротка. Что я знал о царе? Почти ничего. Тру ладонью лоб, вспоминаю, о чём с вами говорили. О царе-то говорили ли? Говорили. Да. Царь помогает тем, кто угнетает рабочих. У царя жандармы толсторожие, с красными мясистыми руками. Их я и сам видал. С шашкой на боку — нож такой большущий, селедкой называется...
— Вот так да! Селёдка — рыба...
— Верно, как рыба и есть — длинная, тонкая. Для смеху так зовут.
— Разве что для смеху.
Крестьянам царь земли не дает, всю роздал своим приятелям. С крестьян налог большой берет, ясак.
— Вот и с нас царь тоже ясак берет?
— Конечно, царь. Он, — говорю, — бедняков готов ободрать, как охотник песца обдирает, раз — и нет шкуры... А вот богатым от царя помощь. Поэтому правильно сделали, что царя ссадили. Словом это называется таким: ре-во-лю-ци-я...
До тех пор Сядей-Иг сидел, невозмутимо слушая нашу болтовню. А тут резко встал, гаркнул:
— Будет вам пустое трепать! Без костей язык-то. Никакой революции не бывает. Враки всё!
Оленеводы опасливо замолкли. Сядей-Иг сердится. Прогневили Сядей-Ига. Это не царь, а хуже ещё...